Произведение в алом

Серые, затянутые паутиной стены сотряслись от громкого, ликующего ржанья, даже неуклюжая деревянная культя под письменным столом не удержалась - затопала, заскакала и, скрипя от радости, пустилась в пляс с войлочной тапочкой.

ГНЁТ

И вновь мне пришлось идти под конвоем - поникнув головой, я брел в наручниках по вечерним улицам, уже озаренным тусклым светом фонарей, а в спину мне угрюмо пыхтел жандарм, вооруженный винтовкой с примкнутым штыком.

Уличные мальчишки, свистя и улюлюкая, сопровождали нас до самой тюрьмы, мирные обыватели, вышедшие подышать свежим воздухом, при виде нашей мрачной парочки испуганно замолкали и, уступая дорогу, вжимались в стены домов, привлеченные шумом, из распахнутых окон выглядывали пышнотелые кухарки и, осыпая меня площадной бранью, грозили мне вслед половниками. Еще издали я заметил величественный каменный куб, на фронтоне которого по мере приближения все отчетливее вырисовывалась сакраментальная надпись:

И вот предо мной разверзлись гигантские врата - через несколько минут я оказался в пропахшем кухонным смрадом вестибюле.

Какой-то заросший дремучей бородой служака, при сабле, в форменном мундире и фуражке, но почему-то босой и без брюк - на нем были только не по росту длинные подштанники, подвязанные тесемочками чуть повыше тощих синеватых лодыжек, - неспешно поднялся, отставил зажатую меж колен мельницу, в которой молол кофейные зерна, и велел мне раздеться.

Потом тщательно ощупал мои карманы и, вытряхнув на стол их содержимое, строго спросил, нет ли у меня вшей, клопов или каких-нибудь других паразитов.

Услышав мое твердое «нет», он окинул меня подозрительным взглядом и повторил свой вопрос. С моей стороны последовал тот же лаконичный ответ - в сомнении почесав в

непроходимой чаще своей заповедной бороды, сей дотошный ревнитель санитарных норм вновь ощупал меня с головы до ног - на сей раз глазами - и хмуро приказал снять перстни; только когда и это его пожелание было исполнено, он, похоже, удовлетворился и, сразу утратив ко мне всякий интерес, равнодушно буркнул, что теперь все в порядке и я могу одеваться.

Меня отконвоировали несколькими этажами выше и долго водили путаным лабиринтом пустынных коридоров. Железные двери, с массивными засовами и крошечными зарешеченными оконцами, подсвеченными сверху негасимым и чадным пламенем газовых рожков, тянулись нескончаемыми рядами вдоль стен, сходящихся в далекой перспективе в мутный прямоугольник окна, в нише которого непременно помещался большой серый, запертый на замок ящик.

Крепко сбитый, с солдатской выправкой надзиратель - первое открытое, честное лицо за сегодняшний вечер - отпер одну из дверей и, втолкнув меня в темную, тесную, как гроб, нору, с грохотом задвинул тяжелый засов.

Оказавшись в кромешной темноте, я вытянул вперед руки и, пытаясь сориентироваться на ощупь, осторожно шагнул вперед, но тут же наткнулся коленом на какую-то жестяную посудину, источающую зловонный запах карболки. Наконец мне удалось нашарить что-то вроде дверной ручки - нажав на нее, я очутился в камере...

Вдоль стен, на расстоянии едва ли шага друг от друга, лепилась пара двухъярусных нар с тощими соломенными тюфяками. Под самым потолком - квадратный метр забранного решеткой окна с тусклым отсветом ночного неба.

Отвратительная вонь старой, пропотевшей одежды в спертом воздухе этого склепа казалась совершенно невыносимой.

Когда глаза немного привыкли к темноте, я увидел, что трое нар уже занято - люди в серых арестантских одеждах сидели в классической позе узников: локти уперты в колени, лицо закрыто руками.

Никто не проронил ни слова.

Присев на свободные нары, я уже через несколько минут цепенел в той же позе безысходного отчаяния и ждал, ждал, ждал...

Час, другой, третий...

Стоило мне заслышать доносящиеся из-за железных дверей шаги, и я вскакивал: ну вот, наконец, это за мной, сейчас... сейчас меня отведут к следователю.

Однако всякий раз меня постигало горькое разочарование -миновав мою камеру, шаги удалялись, постепенно затихая в бесконечном лабиринте гулких тюремных коридоров.

Откуда-то издали, как сквозь толщу воды, призрачным, потусторонним эхом моих ушей коснулся мерный бой городских курантов, после десятого удара вновь воцарилась мертвая тишина.

От невыносимой духоты и смрада мне стало нехорошо - чувствуя, что задыхаюсь, я рванул воротничок.

Кряхтя и тяжко вздыхая, заключенные один за другим откидывались на нары и, простершись на чахлых тюфяках, замирали.

- А нельзя ли хоть немного проветрить камеру? - громко воскликнул я, адресуя свой вопрос в обступившую меня темноту, и сам испугался звука собственного голоса.

- Незя, - хмуро и безучастно донеслось из мглы.

Тем не менее я встал и, подойдя к торцовой стене, ощупал ее рукой: на уровне груди имелся какой-то выступ - похоже, доска... нечто вроде полки... так, пара кружек, очерствевшие огрызки хлеба...

С трудом взобравшись на полку, я ухватился за прутья решетки и, приоткрыв окно, приник к щели, жадно вдыхая струившийся оттуда свежий воздух.