Произведение в алом

«Бедняга, - сочувственно подумал я, - он и вообразить себе не может, на сколь непредсказуемо продолжительный срок может растянуться это его "не долго"».

Желая исподволь подготовить новоиспеченного подследственного к тому неприятному открытию, что представления о времени по ту и по сю сторону тюремных стен весьма значительно разнятся, я осторожно заметил:

- Тяжелы первые несколько дней, потом мало-помалу смиряешься с неизбежным и начинаешь привыкать к мертвому штилю здешней жизни...

Легкая тень, очевидно означающая вежливое внимание, скользнула по бесстрастному лицу моего немногословного собеседника. Вновь неловкое молчание повисло в камере.

- И долго продолжался ваш допрос, господин Ляпондер? Тот рассеянно усмехнулся:

   - Да как будто бы нет... Меня просто спросили, признаю ли я себя виновным, и велели подписать какую-то бумагу.

   - И вы ее подписали? - невольно вырвалось у меня.

   - Разумеется.

В его устах это прозвучало так легко и естественно, словно иначе и быть не могло.

   - Но ведь это был протокол, в котором черным по белому значилось, что вы признаете свою вину?!

   - Ну и что?

«Дело, похоже, не стоит и выеденного яйца, - решил я, не без удивления отметив про себя, с каким невероятным

равнодушием, будто это его вовсе не касалось, отвечал он мне. - Речь, скорее всего, идет о каком-нибудь пустячном проступке - вызове на дуэль или чем-нибудь еще в этом роде...»

- Извините за мои вопросы, которые могли показаться вам несколько странными, но я, к сожалению, так долго нахожусь в этих мрачных стенах, в полной изоляции от мира, что мне иногда кажется, прошла уже целая жизнь и... и...

Как ни старался я сдержаться, тяжкий вздох все же вырвался из моей груди, и вновь лицо моего собеседника сочувственно затуманилось. В спохватившись, что обременяю совершенно незнакомого человека своими проблемами, я натянуто улыбнулся и, пытаясь обратить все в шутку, бодро зачастил:

- В общем, от всей души желаю, господин Ляпондер, чтобы незавидная участь обреченного на забвение узника миновала вас. Впрочем, судя по всему, вы и без моих пожеланий в самом скором времени окажетесь «на воле», как имеют обыкновение выражаться завсегдатаи сего богоугодного заведения.

   - Смотря что иметь под этим в виду, - невозмутимо заметил тот, но что-то меня насторожило в его словах: уж очень двусмысленной была эта небрежно брошенная реплика, какой-то второй, скрытый смысл чувствовался в ней.

   - Похоже, вы так не думаете? - все еще улыбаясь, осведомился я.

Ляпондер покачал головой.

- В таком случае как прикажете вас понимать? Какое тяжкое преступление лежит на вашей совести? Простите, господин Ляпондер, мой вопрос продиктован отнюдь не праздным любопытством, но самым искренним участием в вашей судьбе.

Помедлив мгновение, этот человек с улыбкой Будды с каким-то противоестественным спокойствием обронил:

- Садизм, - и холодно добавил: - Умышленное убийство, совершенное с целью удовлетворения извращенных половых наклонностей... Так, если мне не изменяет память, гласит официально выдвинутое против меня обвинение...

Я так и сел, сраженный наповал, от ужаса и отвращения не в силах издать ни звука.

Ляпондер, конечно же, это заметил и, деликатно отведя жутковато мерцающие глаза в сторону, прошелся по камере, однако ничто, ни один мускул не дрогнул на его нежном, матово-бледном лице с застывшей улыбкой погруженного в созерцание божества - казалось, он ни в коей мере не чувствовал себя задетым столь резко изменившимся отношением к своей особе.

Более ни слова не было меж нами сказано - молча разошлись мы по разным углам, стараясь не смотреть друг на друга...

Сумерки еще только начали сгущаться, а я уже лег на нары, мой сосед немедленно последовал моему примеру - разделся, аккуратно повесил свою одежду на гвоздь и, простершись на тощем тюфяке, тут же, судя по его размеренному, глубокому дыханию, погрузился в сон.

Я же до самого утра так и не смог сомкнуть глаз.

Уже одна только мысль, что рядом, в самой непосредственной близости от моего убогого ложа, находится - и дышит со мной одним воздухом! - монстр, руки которого по локоть в крови, казалась мне невыносимой и наполняла чувством такого ужаса и омерзения, что все впечатления минувшего дня, даже потрясение от письма Харузека, отступили перед ней и, забившись в самый дальний угол сознания, смешались в один безнадежно запутанный клубок.

Я постарался лечь так, чтобы не терять из поля зрения спящего садиста: повернуться к нему спиной было выше моих сил - мало ли что взбредет ему в голову...

В тусклом сиянии луны, струившемся в камеру через зарешеченное окно, я отчетливо различал абсолютно неподвижное, похожее на окоченевший труп, тело Ляпондера.

Да, да, окоченевший труп: черты простертого на нарах человека словно окаменели, в них появилось что-то мертвенное, а полуоткрытый рот лишь усиливал это жуткое впечатление.

Шли часы, слышно было, как где-то в бесконечном лабиринте тюремных коридоров гремели замки, перекликались надзиратели, а Ляпондер по-прежнему пребывал в полнейшей неподвижности, так пи разу и не поменяв своего положения.