Произведение в алом

- Фрейлейн, а как зовут этого маркера?

Томно закатив глаза, девица склонилась ко мне и, опершись локтем на столик, принялась многозначительно мусолить во рту огрызок карандаша, потом вдруг, словно решившись на что-то отчаянное и боясь передумать, порывисто написала свое имя на мраморной столешнице и тотчас, зардевшись как маков цвет, стерла его мокрой пятерней, однако не тут-то было, со страстной натурой не так-то легко совладать, и вновь несчастная жертва собственной плоти очертя голову бросилась во все тяжкие - запечатлела на мраморе свое имя, но недолго лукавый враг рода человеческого торжествовал победу, ибо нравственная чистота и на сей раз не оставила заблудшую дщерь в тяжкую минуту испытания: решительное движение рукой вторично восстановило утраченное было статус-кво...

Это титаническое сражение добра и зла продолжалось довольно долго - бесчисленное количество раз огрызок карандаша выводил на столе свои предательские письмена и такое же бесчисленное количество раз мокрая пятерня разрушала коварные козни, при этом изнывающая от страсти девица не забывала бросать на меня знойные взгляды, температура коих менялась в соответствии с тем, какая из враждующих сторон в данный момент брала верх. Выщипанные брови разрывающейся между пороком и добродетелью кельнерши взлетали едва ли не до середины лба, ибо каждой представительнице прекрасного пола с младых ногтей известно, что сия немудреная уловка в значительной степени способствует соблазнительной выразительности взгляда, увеличивая тем самым магнетическую силу женских чар.

- Фрейлейн, как зовут этого маркера? - с самым невинным видом повторил я свой вопрос, хотя очень хорошо видел, что ей бы хотелось услышать совсем другое: «Фрейлейн, а не уединится

ли нам в каком-нибудь укромном местечке, где вы могли бы наконец скинуть с себя этот тесный фрак?» - или что-нибудь еще в том же роде, но мне сейчас было не до того - из головы не шел странный «сон».

- Вот еще, очень мне надо знать, как зовут этого старого рас путника! - капризно надув губки, фыркнула оскорбленная в лучших чувствах девица. - Ферри его зовут, Ферри Атенштедт.

Ах, ну да, как же это я, конечно, Ферри Атенштедт! Гм, еще один старый знакомый...

- Не будете ли вы так любезны, фрейлейн, рассказать мне что-нибудь о жизни этого престарелого повесы? Похоже, в свое время он был малый не промах! - проворковал я таким омерзительно сладким тоном, что сразу почувствовал настоятельную потребность промочить горло добрым глотком коньяка. - Признаюсь, слышать ваш чарующий голос доставляет мне несказанное удовольствие...

«Ну и пошляк же ты, братец!» - с отвращением подумал я о себе и повторным глотком запил тошнотворный привкус, все еще остававшийся во рту.

Кельнерша кокетливо повела очами и, интимно склонившись к самому моему уху, так, что ее старательно подвитые локоны щекотали мне лицо, поведала конфиденциальным шепотом:

- Ваша правда, господин, Ферри в былые времена был тот еще ходок. Тертый калач - ни одной юбки мимо себя не пропу скал. Говорят, он из дворян, какого-то дюже древнего рода, а я так думаю, что это все пустая болтовня - подумаешь, физию каждый день бреет да деньгами сорит направо и налево... Толь ко это все в прошлом, пока он не встретил одну рыжую еврейку, которая с малолетства якшалась с кем ни попадя... - И вновь не унимавшийся в моей собеседнице бес дал о себе знать, и огрызок карандаша судорожно заметался по мраморной поверхности стола, выписывая корявый автограф своей страстной хозяйки, и вновь был посрамлен лукавый искуситель, а оставленные по его наущению письмена немедленно стерты безжалостной рукой добродетели. -Так вот эта «прости господи» оставила его в чем мать родила... Все, до последнего геллера, спустила, зараза...

И что только он в ней нашел? Верно говорят, седина в бороду, бес в ребро... Ну а потом сделала ему ручкой и упорхнула. Оно и понятно, чего с него уже было взять - гол как сокол... А эта потаскуха, бесстыжие ее глаза, время даром не теряла - мигом окрутила одну высокую персону... - И преисполненная верноподданнических чувств кельнерша благоговейно выдохнула мне в ухо какое-то имя, которого я все равно не разобрал. - Это ж надо, эдакий-то срам на благородное семейство! Понятное дело, высокой персоне пришлось отказаться от всех своих привилегий и под именем кавалера фон Деммериха вдали от двора быть на побегушках у своей ненасытной зазнобы. Так-то вот. И как он потом ни старался, чтоб замять скандал и возвернуть этой «прости господи» доброе имя, а только где уж ему - кого нечистый пометил своей проклятой печатью, того нипочем не наставишь на путь истинный. Я завсегда говорю...

- Фрицци! Счет! - окликнул кто-то словоохотливую кельнершу с помоста, и ту как ветром сдуло...

Поглядывая по сторонам, я опорожнил свой бокал, и вдруг мой слух царапнул какой-то странный и неприятный звук - он доносился из-за моей спины и был похож на тихий металлический стрекот, казалось, циркал сверчок.