Произведение в алом

выдавай, что он воскрес из мертвых! Тебя просто поднимут на смех и будут всячески стараться навредить. И помни, механизм сей принадлежал тебе с самого рождения и ты привык верить тому времени, которое он показывал: четырнадцать вместо часа дня, семь вместо шести, воскресенье вместо рабочего дня, символические изображения вместо мертвой цифири! Пребудь же и впредь верным своему наследственному хронометру, только никому ни слова! Нет ничего нелепее, чем тщеславный мученик! Носи его тайно, у самого сердца, а в кармане держи обычные обывательские часы, тарированные государством, со стандартным черно-белым циферблатом, чтобы ты мог иногда справляться, в каком времени живут простые смертные. И не дозволяй чумному дыханию «второго часа» отравлять тебя! В конце концов его одиннадцать собратьев не менее опасны.

Подобно утренней заре, он поначалу нежно розов и не предвещает ничего плохого, его буйный алый цвет вспыхивает мгновенно, как пожар, и брызжет, как кровь. «Час быка» называют его древние народы Востока. Тихо-мирно проходит век за веком, а вол знай себе пашет. Но вдруг - в одну ночь - смирные волы превращаются в неистово ревущих буйволов, одержимых демоном с головой быка, и принимаются в слепой, животной ярости топтать плодородные нивы... Потом все возвращается на круги своя, и человековолы вновь со скотской покорностью принимаются пахать: обывательские часы идут своим прежним ходом, вот только путь из заколдованного круга времени стрелки их не укажут. Каждая их минута беременна каким-нибудь своим особым возвышенным идеалом, однако на свет все они производят исключительно жалких и мерзких ублюдков.

Твой хронометр остановился в два, в час кровавой бойни, и все же его стрелки благополучно миновали сию роковую отметину. Многие часы подобной встряски не выдерживают и умирают, бесследно исчезая в царстве мертвых; твои же нашли путь ко мне - к тому, из чьих рук когда-то вышли. И это благодаря тебе, ибо в течение всей своей жизни ты заботливо оберегал свой унаследованный от предков хронометр и никогда не держал на него зла за то, что он имел смелость показывать иное время, нежели то, которое принято в сем бренном и, увы, далеком от совершенства мире...

Величественный старик проводил меня до дверей и, пожав на прощание мою руку, лукаво усмехнулся:

- А ведь еще совсем недавно ты сомневался в том, что я живой. Поверь мне: я живее тебя! Отныне тебе известен путь ко мне. Скоро мы увидимся снова, может, мне все же удастся чему-нибудь тебя научить... Ну хотя бы тому, как возвращать к жизни умирающие часы. И тогда, - часовых дел мастер указал на свой девиз, начертанный на стене, - тогда тебе откроется сокровенная концовка сей фразы:

«NIHIL SCIRE OMNIA POSSE»[129]

ЧЕРНАЯ ДЫРА

Вначале были слухи; передаваясь из уст в уста, проникали они в культурные центры Запада из Азии и были поначалу довольно бессвязны: якобы в Сиккиме, южнее Гималаев, какие-то совершенно необразованные паломники-полуварвары, так называемые госаины, открыли нечто поистине фантастическое.

Английских газет, выходящих в Индии, слухи не миновали, однако русская пресса была информирована явно лучше, впрочем, люди сведущие ничего удивительного в этом не находили, ибо, как известно, индийский Сикким брезгливо сторонится всего английского.

Видимо, поэтому весть о загадочном открытии проникла в Европу окольным путем: Петербург - Берлин.

После демонстрации феномена ученые круги Берлина обуяло нечто весьма напоминавшее пляску святого Витта...

Огромный зал, в стенах которого зачитывались раньше исключительно солидные научные доклады, был переполнен.

В середине, на подиуме, стояли два индийских экспериментатора: госаин Деб Шумшер Джунг с изможденным лицом, разрисованным священным белым пеплом, и темнокожий брамин Раджендралаламитра - тонкий хлопковый шнур, знак кастовой принадлежности, пересекал его грудь слева направо.

На свисавших с потолка проволоках на высоте человеческого роста были укреплены стеклянные химические колбы, содержавшие какую-то белесую пудру. Как пояснил переводчик - легко взрывающееся вещество, по-видимому какое-то йодистое соединение.

Госаин приблизился к одной из колб - аудитория замерла, - обернул горлышко сосуда тонкой золотой цепочкой и закрепил концы на висках у брамина. Затем отступил, воздел руки и забормотал заклинательные мантры своей секты.

Две аскетические фигуры застыли словно статуи. Подобную нечеловеческую неподвижность можно наблюдать только у арийских азиатов во время традиционных культовых медитаций.

Черные глаза брамина были фиксированы на колбе. Публика сидела как завороженная.

Многие закрывали глаза либо отводили в сторону, так как были уже на грани обморока. Зрелище таких окаменелых фигур всегда оказывает действие почти гипнотическое: кое-кто уже осведомлялся шепотом у соседа, не кажется ли тому, что лицо брамина временами как бы окутывается туманом.