Произведение в алом

3релое, послеполуденное солнце щедро изливает свой жар на серый булыжник древней площади, досыпающей последние часы воскресного затишья. Бессильно прислонившись друг к другу, забылись тяжким сном старинные домики с кривыми, сварливо скрипучими деревянными лестницами, укромными мрачноватыми закутками и мебелью красного дерева, верой и правдой отслужившей свой век в крошечных старомодных гостиных.

Всеми своими распахнутыми настежь оконцами ловят они горячий летний воздух.

Одинокий медленно пересекает площадь, направляясь к костелу Святого Фомы, который с благочестивой кротостью поглядывает на свое окружение, сломленное мертвым беспробудным сном. Входит. Запах ладана.

Тяжелая дверь со стоном откидывается назад, на свое потертое, обитое чем-то мягким ложе, и залитого ярким солнечным сиянием мира как не бывало - дерзкие пронырливые лучи, преломляясь в витражах узких готических окон, словно разбитые раскаяньем, смиренно и униженно стекают на массивные каменные квадры, под которыми покоятся священные останки тех, кто навеки избавлен от тягот мирской суеты.

Одинокий вдыхает мертвый воздух. Под сенью благоговейной тишины звучание мира сего умерщвлено и предано анафеме. Сердце, вкусив темный аромат ладана, затихает в мерном нерушимом покое.

Одинокий окидывает взглядом ряды молитвенных скамей -почтительно застыли они перед алтарем в ожидании какого-то грядущего неведомого чуда.

Один из тех немногих смертных, кому удалось победить собственные страсти и новыми, прозревшими очами заглянуть в потустороннее, видит он сокровенную изнанку жизни, ее сумеречную обратную сторону - смутную, безмолвную, недоступную...

Тайные запретные мысли, незаконно рожденные под этими гордыми сводами, на ощупь, как слепые, бродят по

костелу - бескровные калеки, которым не доступны ни горе, ни радость, жалкие ублюдки, болезненные, мертвенно-бледные исчадия мрака...

Торжественно покачиваются красные светильники на длинных, безропотно терпеливых цепях - это, наверное, крыла золотых архангелов приводят их в движение, больше как будто некому нарушить мертвое оцепенение, царящее в сосредоточенно молчаливом нефе.

И вдруг... тихий шорох... Там, там, под скамьями... Вот оно - шмыгнуло в глубину рядов и затаилось...

А теперь возникло из-за колонны... Голубоватая кисть человеческой руки!..

Быстро-быстро семенит по полу на проворных пальцах... Призрачная паучиха!.. Замирает... Прислушивается... Короткая перебежка... Снова остановка... Привычно взбегает по металлической стойке и ныряет в церковную кружку...

Внутри вкрадчиво позвякивают серебряные монетки. Зачарованно проводив глазами вороватую пятерню, одинокий замечает вдруг какого-то старика, облаченного в тень старинной пилястры. Серьезно смотрят они друг на друга.

- Много их здесь, жадных тварей... - еле слышно шепчет старик.

Одинокий кивает...

Глубина храма тонет в кромешной темноте, и оттуда, из первозданного хаоса, что-то надвигается, медленно, очень медленно оформляясь в какие-то смутные образы...

Улитки-святоши!

Человеческие бюсты на скользких холодных улиточьих телах бесшумно и неотвратимо, дюйм за дюймом, подползают по каменным плитам... Женские головы - в платках, с черными католическими глазами...

- Христа ради нищенки, и хлеб их насущный - пустые лице мерные молитвы, - вздыхает старик. - Днями напролет просиживают они в преддверьях храмов, и все их видят, но никто не узнает. Во время мессы, когда устами священника глаголет

Истина, эти слизняки уползают в звуконепроницаемую скорлупу своих раковин и там погружаются в спячку.

- Выходит, мое присутствие помешало молитвам этих убогих? - спрашивает одинокий.

Старик заходит с левой стороны:

- Зачем зажигать свечу, когда светит солнце? Тот, чьи ноги омывают воды жизни, сам воплощенная молитва! Вот уж не ду мал, не гадал, что сподоблюсь когда-нибудь повстречать челове ка, способного видеть и слышать!

А желтые лукавые «зайчики» так и скачут, так и пляшут по древним суровым стенам, подобно обманчивым болотным огонькам...

- Теперь смотрите сюда... Вот, вот и вот! Видите?.. Золотые жилы! Прямо под этими плитами! - призрачно зыблется в полутьме лицо старика.

Одинокий смущенно качает головой:

- Вы ошиблись, почтеннейший, мой взор не проникает так глубоко.

Старик берет его под руку и ведет к алтарю. Молча висит на кресте Распятый.

Тихо колышутся тени в темных боковых галереях за вычурными, искусно выгнутыми решетками: прежние обитательницы богадельни, их призраки, - чуждые миру сему, самозабвенно-аскетичные, как запах ладана, они явились из тех канувших в Лету времен, которым уже никогда не суждено вернуться.

Еле слышно шелестят черные шелковые одежды...

Старик указывает на пол: