Произведение в алом

- Зачем такие слова? А стаый Вассетгум дегжал вас за умного, имел желание, чтоб вам ни от чего не было плохо, чтоб ви уже оставались в стооне... Будь по-вашему - чтобы да, таки нет... А на нет и суда нет. Сегдобольный шойхет[81] ежет и плачет, а кговищи после него моге. Пееполнилась чаша тепения моего. Бгосьте этих глюпостей и начинайте бгаться за ум: ведь этот шлимазл[82] Савиоли только путается у вас под ногами! Есть вам с него пгок? Таки нет - голый вассер! Возьмите в голову мою мисль, и пусть вас не волнует этих гоим. Таки будьте известны: коль пготив мине станете ходить, я... вас... всех тгоих... давить буду... - для пущей убеди тельности мерзавец подкрепил свои слова выразительным жестом, затянув на собственной шее невидимую удавку, - а после... гоеть вам огнем... покуда не пгевгатитесь... в один... маенький-маенький... угольный... бгикет...

Физиономия человека с заячьей губой исказилась в такой сатанинской гримасе, что у меня кровь в жилах застыла: слишком уж он был уверен в силе своих козней... Негодяй явно располагал каким-то тайным козырем, о котором ни я, ни Харузек ничего не знали. Мысли мои смешались, я покачнулся...

«Напильник! Напильник!» - подсказал внутренний голос. Я оценил расстояние: шаг до стола, два до старьевщика - и уже хотел было броситься, но тут как из-под земли на пороге вырос Гиллель...

Комната поплыла у меня перед глазами.

И хотя через несколько минут мне уже стало лучше, дальнейшее я воспринимал как в тумане: архивариус по-прежнему отрешенно и неподвижно стоял в дверях, а Вассертрум, стараясь не смотреть в лицо застывшего на пороге человека, медленно, шаг за шагом, пятился, пока не уперся спиной в стену.

Тогда Гиллель сказал:

   - Разве вам, Аарон, не известна заповедь: да пребудут сыны Израилевы в ответе друг за друга? Так не осложняйте ближним своим исполнение сего священного долга ... - Он добавил еще несколько еврейских фраз, которые я не понял.

   - Оно вам нужно - подслюшивать под двеею? - огрызнулся старьевщик, дрожа как осиновый лист.

   - Подслушивал я или нет, вас это, Аарон, не касается! - И Гиллель снова сказал что-то по-еврейски, только на сей раз в его словах звучала явная угроза.

Я ожидал, что Вассертрум обрушит на голову архивариуса поток площадной брани, однако тот словно язык проглотил - замер на мгновение, как будто что-то обдумывая, и, упрямо набычившись, вышел вон...

Мой недоуменный взгляд был прикован к Гиллелю. Быстро коснувшись указательным пальцем губ, он велел мне молчать - очевидно, чего-то ждал, напряженно прислушиваясь к удаляющимся шагам старьевщика, который, приволакивая ноги, медленно и тяжело спускался по лестнице.

Я хотел было закрыть дверь, но архивариус нетерпеливым жестом остановил меня.

С минуту царила полная тишина, потом снизу вновь послышались шаркающие шаги - Вассертрум явно возвращался, с натугой одолевая ступень за ступенью.

Не проронив ни слова, Гиллель посторонился, давая ему проход, и неторопливо направился к себе.

Подождав, когда архивариус отойдет подальше, человек с заячьей губой угрюмо, с затаенной злостью процедил сквозь зубы:

- Чтоб да, таки нет, гоните мине взад мой хамометг...

ДЩЕРЬ

Харузек как сквозь землю провалился.

С нашей последней встречи прошли уже почти целые

сутки, а он по-прежнему не дает о себе знать.

Быть может, забыл об условном знаке, о котором мы договорились? Или просто не замечает его?

Подойдя к окну, я поправил зеркало - теперь солнечные лучи, отраженные сверкающей поверхностью, падают прямо в зарешеченное слуховое оконце подвальной кельи студента.

После вчерашнего вмешательства Гиллеля я сразу почувствовал себя значительно увереннее, ибо архивариус ясно и недвусмысленно дал понять, что в случае, если мне будет угрожать какая-нибудь опасность, он либо вступится за меня, либо по крайней мере предупредит.

Впрочем, Вассертрум вряд ли отважится теперь на какую-нибудь серьезную провокацию - выйдя от меня, он вернулся в свою лавку и, когда я на всякий случай посмотрел в окно, стоял в своей извечной позе, прислонившись к сводчатому входу в подвал, в надежном окружении закопченных чугунных конфорок, составленных высокими, неприступными пирамидами...

О, это вечное ожидание!.. Невыносимо!

От ласкового весеннего воздуха, струившегося в открытое окно спальни, мое сердце болезненно замирало, томимое каким-то радостным предчувствием.

А неугомонная капель знай себе призывно звенела, низвергаясь с крыш! И как весело, как озорно, как подстрекательски вспыхивали на солнце журчащие струйки талой воды!

Попробуй тут усиди в четырех стенах! Сгорая от нетерпения, я расхаживал из угла и угол, бросался в кресло и снова вскакивал...

Какая-то неопределенная влюбленность, пустив тайком корни в моей душе, разрасталась не по дням, а по часам, и я уже ничего не мог поделать с ее буйной, наполненной хмельными соками порослью.

Это смутное томление преследовало меня всю ночь мучительными видениями: и то Ангелина страстно прижималась ко