Произведения

Он огляделся, стараясь отыскать признаки рассвета, и вдруг ощутил, что вокруг что-то изменилось. По-прежнему черно и душно стояла вокруг ночь. И всё же угадывалось в ней нечто новое. Он постоял, всматриваясь и вслушиваясь в окружающее его пространство, понял, что это новое исходит от моря, и пошёл к нему. И только там, на пустынном, ещё не утратившем дневного зноя берегу, догадался: море просыпалось! То есть по виду оно всё ещё было огромной ленивой лужей. Но работа — жуткая и радостная одновременно — вершилась в глубине его пучины. Оттуда изредка прорывались длинные трудные вздохи. Но зарождались они так глубоко, что пока ещё были не в силах всколыхнуть безмятежную морскую гладь. И трудно было угадать, станут ли они предвестниками пробуждающегося шторма.

На посту

Вышел дед Федот, занял свой пост, приступил к дежурству. Приступить-то приступил, да начать не начал. Нечего пока дежурить. Непорядок в мире — спаньё без меры. Люди прямо готовы жизнь проспать, ровно у каждого ещё две в запасе. Что люди — петухи и те разленились, спят, пока не припечёт. Да и солнце вставать не спешит. Вон ещё и не проглянуло. Досадно деду на такое расточительство: сколько делов можно переделать, так нет — подушки продавливают. А ведь сорвутся после, словно оглашенные, понесутся, завертятся, замельтешат, время упущенное догоняючи, да куда там — рази ж его догонишь! А уж чтобы просто посидеть тихонько, красоту да покой вкусить, тишину послушать — про такое и пововсе забыли.

Ан нет — идёт кто-то. Хоть один сегодня день вовремя начнёт. Э, да их двое, и похоже — не сегодняшний день встречают — вчерашний провожают.

Ага, снова Витька Светку с реки поутру ведёт. Вон за деревьями прячутся. Да от него-то не больно спрячешься. Так и есть — в калитку не пошла, в окошко лезет. Знает Федот, как Витьке хотелось бы счас мимо-то не проходить. Да пути другого нет. В проулок свернуть — там у Минеихи собака такую колготню устроит, что разом все к окнам прилипнут. А Витьке это совсем ни к чему. Ишь, крадётся по-за кустами, думает: старый дед, слепой.

— А ну, подь сюды! — строго говорит Федот, и Витька послушно бредёт к нему.

— Здравствуйте, Федот Никитич!

— Здорово, Витёк! Чой-то раненько, говорю, поднялся?

Молчит Витька.

— Ну вот что, паря, — без лишних проволочек приступает дед Федот к главному, — не смей девку забижать!

— Никто её не обижает.

— И не перебивай, когда с тобой разговаривают! Не забижай, говорю, девку, потому как — сирота она.

— Какая же она сирота — отец с матерью живы-здоровы.

— Сирота, поскольку без деда выросла. На фронте у неё дед погиб. И не криви губы. Герой был Иван Корякин, только орденов ему дать не успели, потому как в первых боях загиб. За всех, и за тебя, стало быть, жизню свою положил.

— Летучая политинформация, — говорит Витька, однако тихо говорит, чтобы не расслышал старый.

— Чего там шепчешь? — навостряет уши дед.

— Правильно, говорю, Федот Никитич, всё правильно. Понял я, вник, так сказать.

— То-то же! — возвышает голос Федот и для верности грозит ещё пальцем. — Смотри у меня!

Ушёл Витька, и снова на улице никого. Заспанное солнце лениво проглядывает из-за дальнего леса. Однако, увидев деда и застыдившись своего опоздания, спешит выкатиться окончательно, по пути раскаляясь, пытаясь наверстать упущенное. Дед смотрит на запоздавшее светило с укором. Но всё же стягивает с головы свою стоптанную шапчонку, поддёргивает штаны, которые всё норовят сползти, запахивает давно уж облысевшую шубейку, стряхивает пыль с высоченных самокатных валенок. Федот приветствует новый день.

А вот и Тихон бежит со своим ружьишком. Ишь как нажимает — спешит вперёд начальства поспеть, будто всю ночь в карауле стоял, магазин со складом стерёг. Физиономия со сна помята, и ополоснуть-то не успел.

— Погреться малость ходил, — говорит Тихон, стараясь поскорее прошмыгнуть мимо Федота.

— Погреться! — вскипает Федот. — Да дрых ты всю ноченьку рядом с бабой своей. Я тебе, Тихон, говорил и ещё говорю: пойду к председателю да расскажу, как ты работаешь, как службу несёшь.

— А чо её нести? Кому она нужна, эта самая служба? От каких-таких грабителей караулить-то? Хошь раз за всё время ограбили чего? Уж, поди, десять сторожей сменилось при ружье этом, а оно так ни разу и не стрелило.

— А всё едино: поставлен на службу — должон нести её. За то тебе деньги плотют. Как ты только берёшь-то их? Я те в последний раз говорю: ещё сбежишь с дежурства — истинный Бог, расскажу председателю. Выметут тебя оттедова как миленького.

— Тебя, что ли, вместо поставят?

— А хошь и меня. Не боись — на дежурстве не засну!

— Не смешил бы людей. Кто возьмёт тебя? Тебе годов-то сколь?

Каркнул Тихон про года — и скорее дале побёг. А у Федота настроение вмиг упало. И правда: всё про них-то, про года свои, он забывает. Никак старость ему в сердце не идёт. Руки-ноги — те да, свой возраст чуют: заржавели, заскряжли. А нутро нет — нутро как новенькое, всё бегом торопит, везде поспеть хочет.