Произведения

И правда, когда из ворот выходит Валентина, Федот непонимающе хлопает глазами. Она в цветастой юбке до пят, так что при каждом шаге только каблук выглядывает.

— Ты чо это, ровно бабка, вырядилась? — спрашивает он правнучку.

— Сам же говорил, что платье коротко.

— Говорил! Ну, говорил. Дак ить не так жа. Этта ещё в плясках-то запутаесся в подоле да и опрокинесся.

— Поддержут! — Валентина хохочет, целует деда, выскакивает на дорогу, подхватив юбку, а потом уж важно, медленно плывёт к клубу.

Мария зовёт ужинать.

— Успею! — отвечает Федот и остаётся сидеть.

Тьма наступает от леса. Сначала она накрывает реку, затопляет кусты на берегу, потом медленно вползает в деревню, крадётся неслышно, льнёт к домам и наконец по-хозяйски вступает на дорогу. Ещё один день прошёл.

Недоволен Федот этим днём. Недоделал что-то. Вспоминает: надо бы с Клавдей до конца довести. Мучится баба, может, зазря мучится. Не ко времени её Кольку нечистая в город унесла! Ну да ладно, уж завтра-то он запоёт как миленький. Неча юлить. Напакостил — отвечай. А нет греха — умей бабе объяснить. Да, не ко времени укатил Колька в город…

Надо бы и ему тоже в город съездить — Настасье новый платок купить. Видел он в лавке базарной один сказочной красоты: по чёрному полю — огненные маки, а по краям — длинные шёлковые кисти. Постой, да ведь вроде он уже покупал ей такой. Точно — покупал. Пусть-ка она наденет его сёдни вечером, как пойдут они к куму на смотрины — дочку родила кума. Хотя как же это дочку, когда у неё четверо сыновей и внуков уж полно? А, да Бог с ней, с кумой. Топор ему надо проверить, в порядке ли. Завтра с утра избу починать ставить. Вон нынче Егорка Брыкин приходил с поклоном:

— Сделай милость, Федот Никитич, приходи избу новую ставить. А то загостился ты в больнице, а нам жить негде. В старой-то избе Пиратка теперь — не бедовать же ему на улице!

Погоди, как же это пойдёт он избу ставить, когда ему борова завалить надо — Валька замуж выходит…

— Дедусь, пошли-ка домой. На кровати лучше сны увидишь. И не ужинал к тому же.

Василий с Марией берут под руки обмякшего деда и ведут в дом. На сегодня его дежурство окончено.

Завтра, затемно ещё, ему снова заступать на свой пост.

Маска

В зале ещё негусто, но настырно вспархивали аплодисменты. Дмитрий Николаевич понимал, что адресованы они прежде всего ему. Однако решил на сцену больше не выходить: откланялся положенное — хватит, устал. Почему-то долгожданные, в общем-то куцие и немудрёные гастроли в родном городе сильно утомили. Хотелось тишины, одиночества, и предстоящий прощальный банкет попросту страшил. Он знал наперёд, какие положенные случаю слова будут сказаны каким-нибудь местным начальником о спектаклях, по большей части им не виденных (богатство репертуара, галерея ярких образов, высокая планка артистического исполнения, незабываемая страница в культурной жизни города). Мог заранее вычислить комплименты в собственный адрес (выдающийся талант, поразительное искусство перевоплощения, блистательные работы на сцене и киноэкране, искренняя признательность и гордость земляков)…

Ко всей этой дежурной казёнщине и лицемерным восторгам он давно уже привык как к неизбежности и притерпелся. Обычно безропотно улыбается и даже что-то говорит подобающее в ответ. Без сбоя провёл эту роль и здесь на открытии гастролей. Наслушался тогда елейно-сладенького вдоволь, до отрыжки. Ещё и на сегодняшнюю порцию его не хватит. Нет, нет — увольте! "Увольте"? А, извините, каким это образом? С порога своей гримёрной Дмитрий Николаевич напоролся на ехидный взгляд и, кажется, даже услышал насмешливый голос со стороны собственного портрета на стене: "А каким это образом? Может, духу хватит сбежать?! Ха-ха, ну давай, давай — похорохорься, потешь себя. Всё одно ведь — зряшно, попусту!"

Вот чёрт! Какой болван сюда-то ещё эту икону присобачил? Зачем?! Он отвернулся, сел к столику, начал разгримировываться. Однако портрет через плечо заглядывал в зеркало и издевательски ухмылялся. Дмитрий Николаевич снял парик, отклеил бородку, протёр лицо и расслабленно откинулся на спинку стула. Безуспешно попытался заслонить собою физиономию со стены. Озлясь отвернулся от зеркала и стал смотреть в окно на уже вовсю зелёный пушистый тополь. В дверь то и дело стучали. Несколько раз робко, неуверенно — поклонники, охотники за автографами. Барабанили и решительно, по-хозяйски — свои, окликали: "Дмитрий Николаевич, вы скоро?"

— Да, да, сейчас, — отвечал он, однако не двигаясь, упорно разглядывая тополь.

Собственные портреты с какого-то времени просто преследовали его. Не то чтобы он спятил и это был пунктик его помешательства, нет. И дело не в том, что к недавнему его юбилею их понаделали слегка чересчур — в родном его городе они в общем-то пришлись кстати. Дело в том, что последнее время он болезненно стал ощущать категорическое несовпадение себя натурального, живого и своего портретного отображения. Ну разве он в жизни такой вот? Дмитрий Николаевич мимолётно оглянулся на портрет — тот смотрел теперь заносчиво-высокомерно.