Произведения

Ну уж дудки! — воспротивился сам себе Игнатьич. — Что же это, жизнь у меня несчастная, что ли? Да мне любой позавидует: дом в деревне — лучший, обстановка, хозяйство, огород — всем на зависть. Да, дом… Вспомнилось, через какие муки он ему достался, этот самый дом. Как цвели ладони кровавыми мозолями, как спал, не раздеваясь, чтобы не заспаться, соскочить ещё потемну и до рассвeтa уже наработаться, как валилась с ног от работы той Варвара. У него и новоселья-то не было: въехал в дом недостроенный, а потом долго ещё что-то приколачивал, подделывал, докрашивал.

Обстановка — она, тоже не даром далась. Ведь стыдно вспомнить: бывало, пива кружку не разрешал себе выпить, с Варварой в кино лишний раз не ходил — на обстановку экономил. А хозяйство, огородище… Эх, да что там! Всю жизнь в узде себя держал, всё горбатился да надсажался, а радость на потом оставлял — не до неё было. Как тот горе-винодел, что всё не хотел бочку открывать, чтоб вино получше стало да подороже потом его продать. А вино-то перестояло — уксус получился.

Вспомнилась вдруг любимая тёщина поговорка: "Дорого яичко ко Христову дню". Он не любил свою суматошную, мельтешащую в жизни тёщу — благо хоть Варвара не в неё удалась! — а эту её присказку просто терпеть не мог. Вспомнив про именины или прознав о другом каком торжестве в любом шалаевском доме, тёща без промедления бросала в разгаре самое неотложное дело и спешила в гости. И пословица эта всегда была ей достаточным оправданием.

"Ко Христову дню! Ко Христову дню!" — без устали долбило в висок, и Игнатьич в сердцах замотал головой, стараясь вытрясти оттуда завязшую в памяти тёщину присказку. Не хотелось никого видеть, ни с кем говорить. А хотелось завести на полную мощь новенькую, сверкающую краской лодку, оттолкнуть её от берега, а самому пойти в другую совсем сторону. Но он вспомнил про мужиков, которые ждут его в деревне, плюнул в реку и повернул назад…

Игнатьич покатал, как и обещал, всех желающих. Слава Богу, длилось катание недолго — Варвара уже звала всех к столу. Хлебнув, мужики ещё шибче принялись хвалить и покупку необыкновенную, и самого Игнатьича — его хозяйственность и настырность. За столом оказались даже свидетели его давнишнего, детского обещания купить моторку. Семёна вот, правда, уже нет — помер. Игнатьич пил непривычно много. Варвара слегка дивилась, но не перечила, относя это за счёт великой радости…

А ночью он разбудил жену:

— Слышь, Варвара, продам я моторку. Завтра и продам.

— Ты что, сдурел? — всколыхнулась со сна жена. — Чего мелешь-то?

— А на хрена мне загнулась эта самая моторка?

— Да ты что? Столько лет…

— Вот то-то и оно — столько лет. Раньше она мне была нужна, а теперь уж ни к чему.

— Дак деньги-то столько копили, копили…

— А деньги — они не пропадут. Вон Ивану на свадьбу надо.

— Это ещё что надумал? — окончательно проснулась и села на кровати Варвара. — Ещё не хватало! Ему только двадцать сравнялось.

— Я на тебе тоже в двадцать женился.

— Сравнил! Ты уже самостоятельным был, сам деньги зарабатывал. А этому вон ещё сколько учиться!

— Оно, мать, не спрашивает, когда накатит. Упустил — не вернёшь. Да и Петьке мотоцикл купить надо, — добавил он, помолчав.

Варвара не вполне поняла, кто накатит и чего не вернёшь. Но последние мужнины слова задёли её за самое нутро:

— А с мотоциклом — вовсе глупость! Петьке же в армию скоро идти. Только деньги загробишь, а после будет стоять, ржаветь.

— Вот и пусть хоть до армии покатается, душу отведёт. А там, глядишь, приспособят его в лётчики или моряки — дак после на мотоцикл-то свой и глядеть не захочет.

Варвара ещё поворчала, заключив, что просто перебрал нынче её Игнатьич. Он же, утвердившись в своём решении окончательно, успокоился малость, закрыл глаза. Уснуть однако не мог. И привидилась ему — ясно, будто въяве — Иванова свадьба. Без вина хмельно смотрит Иван на свою востроносенькую. А та смущается и закрывает лицо кружевной фатой… А после представил Игнатьич сумасшедшие от радости глаза Петра — какие будут они, когда нежданно прикатит ему отец из города вожделенный мотоцикл.

Представил всё это Игнатьич и почуял вдруг, что повеяло в душе чем-то давним, вроде уж угасшим в памяти. И на это едва приметное дуновение радостно отозвались и сердце, и память, и тело. Он затаил дыхание, сдержал нетерпеливую дрожь, боясь спугнуть пробуждающееся чувство. А оно уже хлынула и полнило, полнило душу! Игнатьич понял: да это же — то самое, что тщетно призывал он вчера да так и не дождался. Радость, сбережённая ещё с детства где-то в самом потаённом уголке его души, пробуждалась, вставала, расправляла смятые от долгого хранения крылья. Он вслушивался, всматривался в неё. Она была той же самой. То есть — почти той же самой. Всё же чего-то ей не доставало. Всего лишь чуть-чуть. Всего только — малой малости. Однако — не доставало.

Заплот

Завтрашняя притча