Производственный роман

Мастер почувствовал в себе внезапно писательскую жилку. «И выглядывает из терема Дашенька прекрасная и дуб в придачу». За ассоциацию несут ответственность налитые кровью глаза господина Миксата, ну, и образованность, происходящая от начитанности. «На высоком дубу, да сухой веточке высокого дуба, сидит-посиживает кукушка. Кукушка! Кукушка! Налево путь держи, девочка!» Из уголков глаз господина Миксата спускаются толстые складки, мясные холмы, у щек они расходятся в разные стороны — как намыв медленно текущей реки, — подпирая сами щеки, точнее, становясь с ними единым целым. Теперь они блестели от жары. «Пошла Дашенька налево. Вдруг, откуда ни возьмись, как выскочит, как выпрыгнет Мишка-медведь, полным именем Михаил Иванович. Сагреб Дашу в охапку и был таков».

Электричка только теперь подъезжала к остановке «Филаторигат». Вероятно, заступила новая смена — стояло множество женщин перед крошечным угрюмым зданием станции. «О, эти легкие платья», — вздохнул мастер и увидел, как небритый, пахнущий вином старик рядом с ним ищет глазами женщин. «Ух, ты ёкэлэмэнэ!» — мотнул Миксат головой в сторону высокой женщины; в руке у женщины была авоська, под мышками, по краям проймы, почтипараллельно с проймой бледнел небольшой полукруг. «Соль выступила». Черные тяжелые волосы неподвижно спадали вниз, подобно замерзшему Ниагарскому водопаду. Глаза она не красила, а вот ногти были уродливо красными. Все же нет ничего прекраснее естественности, неспа?! [59]Господин Миксат говорил, наблюдая за женщиной.

«Она красива, прямо как распустившаяся роза. И зовут ее как-то в этом роде. Роза Пшеницкая или Кирпицкая. Как она умеет подрагивать, покачивать бедрами, Боже мой! Каждый мускул играет, раззадоривая мужские взоры. Видишь, сынок высокая, прямая, как лилия, а каждая линия у нее все-таки округла, как будто живописец писал». Из авоськи торчала газета «Эшти Хирлап», а сквозь сетку просматривался сдавленный стаканчик йогурта. «Эшти Хирлап», йогурт», — произнес тяжелым от головной боли языком мастер. Роза Пшеницкая (или Кирпицкая) направилась сначала сюда, потом туда; вероятно, ситуация, сложившаяся у одной двери, была предпочтительней, чем у другой. Кальман Миксат взволнованно проталкивался, потому что и для него одна дверь была предпочтительней другой. (Вопрос теперь и т. д.) Писательская жилка мастера вновь ударила, как молния. (Как молния в родительский дом. «Бумм», — сказала как раз проводившая там время Донго Миточка и рассмеялась. «Пять тысяч», — сказал частник и высказал свое почтение матери мастера. «Эти!.. — махнул он рукой. — Только болтают много, я извиняюсь, а народ, мое почтение, недоволен». И хотя в случае с матерью мастера — которая слегка реакционно настроена [в отличие от отца!] и по личным причинам терпеть не может коммунистов, — эти слова упали на благодатную почву, все-таки женщина тоже была крайне недовольна. «Такие деньги, Боже мой!» На более поздней стадии женщина так и «вскипела»: «Сынок, я с тобой никогда не ругалась, но это сейчас же сотри». — «Что мне стирать?» — сказал он с плутоватой улыбкой, сделав невоспитанный жест. «Сотри это, потому что с тех пор, как вижу, что и они точно так же стареют, как я, посмотри на старого Точку, я совершенно успокоилась. И еще мне сказали, что Атилла Йожеф был тоже коммунистом…»)

Возвращаясь к жилке: «На высоком дубу, на сухой веточке, сидела-посиживала птица-кукушка. Кукушка! Кукушка! Направо путь держи, девочка! Пошла Машенька направо. Вдруг, откуда ни возьмись, выскочил, вдруг, откуда ни возьмись, как выскочит, как выпрыгнет Мишка-медведь, полным именем Михаил Иванович. Сагреб Машеньку своими лапами и был таков. И давай с ней бежать».

²⁷«Я, например, хоть миллион лиц увижу, все равно самой красивой буду считать Гитту Реен», — «Дорогой мой». — «Хорошо с тобой вместе жить». МАСТЕР И ГИТТА— не будем, однако, говорить пошлостей.

²⁸Крайние делали передачи, а центровые, набрасываясь на мяч, старались направить его в сетку. Он долгое время качал своей благородной головой: «Чтобы движущийся мяч… очень трудно… очень трудно». Вначале он делал попытки и озабоченно промазывал. Господин Эжен, кладовщик, — у которого со славным гоподином Арманом были натянутые отношения — отпустил господину Миксату в кредит бутылку пива «Кэбаньаи». «Холодное, как из погреба», — засмеялся крошечный господин Эжен (в смысле, что в погребе тепло, — и в этом соль шутки). Большой палоц посасывал пиво, наблюдая за мастером, который с пяти метров попадал почти по всем спасованным мячам подряд. Кладовщик больше пива не дал. «Хватит, папаша». Господин Эжен был маленького роста, но решительного характера. (Примерно в это время всплыли некоторые проблемы, и решительность господина Эжена проявилась и в этом случае, что — в переносном смысле — привело к кровавым схваткам между ним и господином Арманом. В зараженном воздухе обязательно развивается необоснованная подозрительность и клеветничество. Суть дела заключалась в нехватке средств.)