Производственный роман

⁶Однажды, в первой половине дня, мастер прискакал верхом к господину Банга, искусному иллюстратору (см. рис. на с. 210). Оживленное движение по проспекту короля Лайоша Великого задержало мастера на пути к цели, но в конце концов цели: господина Банга — он достиг. Они с трудом нашли общий язык по какому-то типографскому вопросу. Мастер сказал господину Банга, что следует двигаться в сторону наименьшего сопротивления. Господин Банга, вероятно, подумал, что мастер шутит, и ответил, что (им двоим) следует разменять талант на мелкую монету. Мастер поступил как человек, который считает, что господин Банга шутит, и печально сказал: «Насколько мелкую?» (Мастеру явился призрак цвета, лилового, как одеяния епископа. «Пусть обложка будет лиловая, как одеяния епископа», — сказал он с простотой Пирра, и после этого они с господином Банга зарылись с головой в ворох воспоминаний; их в основном интересовали те времена, когда они мальчишками прислуг живили на похоронах священнику — «нередко и по двадцатке выходило!» — чтобы припомнить цвета. Пока до него не дошло, что на кладбище тогда был не епископ. «Балда ты». Во всяком случае, сердца книжных специалистов они не завоевали. «Потом все утрясется».)

Он залпом выпил чашку знаменитого кофе господина Банта, отдав дань уважения прикрепленному к стене произведению искусства, сделанному из лимонов, которые жена господина Банга кушала во время родов (витамин C!) и которые были «великолепны и трагичны, как иссушенные младенцем женские груди», бегом осмотрел люстру из берцовой кости («шутка»), а потом: крэкс-пэкс-фэкс, и вот он уже стоит возле своего верного скакуна. Лошадь — ибо скакун был именно ею! — представляла собой образчик превосходной орловской породы, статное, великолепное животное. Окрас у него характерный — дымчатый; узкий круп. Сильная грудина и крепкая кость сразу бросаются знатоку в глаза. Даже если ест солому, то всеравно остается в хорошей форме, хорошо усваивая корм; прекрасно зарекомендовал себя не только на скачках, но и при перевозке грузов.

Вот за что он любил лошадей этой породы.

Куча позади лошади с идущим от нее паром свидетельствует о том, сколько прошло времени. Кто-то (какой-то прохожий) завел об этом речь. Он без лишних слов плюхнулся в седло и, выпрямив спину, ускакал прочь. (Сколько раз он уже ощущал этот спазм в желудке, когда, выйдя из ворот своего института, в котором является интеллигентом с гарантированным рабочим местом за две тысячи семьсот в месяц, он видит крышку капота, чуть ли не обваливающуюся под «сладким грузом», и если к тому же шел дождь: то по слегка покатой поверхности желтыми струями что-то стекало, сама кучауже размокла до состояния каши, несколько кусков отделилось от основной массы и стекало вниз; на заднем плане — беспардонно «счастливая» морда ржащей лошади, — и если в такой момент кто-то в накрашенном видеподходит к нему и говорит: «Петер, пожалуйста, пойдемте. У меня есть зонт. Вы можете понести его до площади Маркса», — то он, с испугом взглянув в это лицо, продолжает стоять!)

Въезжая на мост, он был мучим проблемой. Поскольку приближение к мосту всегда связано с проблемой: в какой ряд человеку, точнее, мастеру пристроиться. Поскольку хоть и справедливо то, что внешний ряд быстрее в конце, а внутренний быстрее в начале, но где — каждый Божий день — начинается начало конца, и где заканчивается конец начала; и если заканчивается конец начала внутреннего ряда, там ли начинается начало конца внешнего ряда, а может быть, шучу, конечно, начало середины там, где с незапамятных времен то ли раскорячился, то ли нет автобус гармошкой. Как это непросто.

Мастер выбрал внешний ряд ради хеппи-энда. «В такие моменты я очень жалею, мой друг, что нет поблизости мухи — на крупе у лошади или еще где-нибудь, — я бы муху одним махом убил». Он часто похвалялся мастерством мухолова, которому обучился в детстве, во время одного из своих визитов в деревню. Как-то раз он с удовольствием живописал английской королеве, как в другой раз он поймал пятьдесят четыре мухи. «Знаете, ваше величество, — сказал королеве Эстерхази; они даже приходились друг другу седьмой водой на киселе, — в этом деле надо запомнить две вещи. Первое: нельзя хлопать». Королева недоверчиво глядела на него. «Бить. Ни в коем случае. Тогда все коту под хвост, ваше величество, ведь уже самим движением воздуха, произведенным ладонью, муху относит; происходит перемещение мухи. Тогда, — тут лицо мастера приобрело строгое выражение, — охотник сам освобождает свою жертву». Королева любезно кивнула, одобрив таким образом сказанное. «И все это пропорционально площади, поэтому безнадежно. Муху надо ловить мягко, от кисти, как бы между прочим подзывая ее. Иди сюда, голубушка, иди». Королева смотрела на мастера. «Идьи, сьюда, голубушка, идьи?» — «Да-да», — сильно обрадовавшись захлопал он в ладоши. «Ты бы лучше тоже повторил, — сказала Елизавета, покраснев, наследнику трона, — нечего тебе здесь хныкать!» — потому что он хныкал.