Произвольный этос и принудительность эстетики

ДРУГОЕ, ЧАРУЮЩЕЕ, всегда играло двойную роль. Содержательно оно служило исполнению наших желаний, проецируемых из несовершенного мира, т. е. разгрузке, миру, гармонии, спасению, благополучию, справедливости, примирению. Формально оно служи­ло, прежде всего, ответом на наши мета-физические по­требности, осознаваемые лишь исходя из скуки, потреб­ности исхода, ускользания, ответом на наше требование эк-статически трансцендировать данное мгновение. Та­кой формальный ответ мог бы быть предпочтительнее содержательного, и это объясняет, почему многие моло­дые люди быстро меняют одну религию или идеологию на другую, одни чары на другие, что скорее говорит о ценности очарования другим, а не об истине ДРУГОГО. Очарованное, опьяненное, прельщенное иллюзией ДРУ­ГОГО, божественной или утопической идеей, Я устрем­ляет себя к ДРУГОМУ, эк-зистирует в ДРУГОЕ. Одна­ко достигает ли Я ДРУГОГО, соединяется ли с Богом,

[95]

вступает ли в утопию в результате реализации идеи, это не играет с мета-физической точки зрения никакой роли, поскольку для исходящего Я дело не в том, чтобы прийти, а в том, чтобы стремиться идти, дело в филотопии, эк-стазе, трансценденции, психическом возбужде­нии. И это психическое возбуждение, эту увлеченность ДРУГИМ, эту трансценденцию Я воспринимает как удо­вольствие, радость, как «fruitio» (Августин)²⁵. Или, как я сказал в другом месте, надежда на счастье — это, преж­де всего, счастье надежды, счастье ото-двинутости и, если угодно, даже с-двинутости*. Поскольку прибытие упраздняет отбытие, и Я вновь оказывается перед воп­росом «куда?», обусловливающим убегание прочь, Я эк­зистенциально не заинтересовано прибывать куда-либо. С другой стороны, есть эк-зистирование, трансцендирование и радость трансцендирования, ради которых Я в своей идентификации с ДРУГИМ в конечном счете хочет быть для ДРУГОГО и, значит, действовать и жер­твовать для ДРУГОГО.

Радость трансценденции — психическая валюта, ко­торой этическое Я вознаграждается за свои жертвы и самоотречение. Если подумать о том, что чем сильнее и глубже Я очаровано и одержимо ДРУГИМ, отрешается телесно, тем успешнее оно анестезирует себя физичес­ки и с ловкостью факира инсенсибилизируется по от­ношению к тяготам, боли и страданиям, то становится понятно, как мученики и религиозные или политичес­кие фанатики ради ДРУГОГО могут принимать и пере­носить телесные муки. И до настоящего времени верую­щие в той стране, где я пишу эту книгу, самоистязают себя поясом кающихся и взваливают на себя крест Хри­ста не только символически. Они делают это для воз­буждения эк-статического чувства, психической аффек-

* Т. е. безумия.

[96]

тации, чувства пребывания вне себя при помощи созер­цания ДРУГОГО и погружения в ДРУГОЕ. Итак, если я здесь говорю об эстетике в связи с ДРУГИМ, ЭТОСОМ, МЕТАФИЗИКОЙ, то потому, во-первых, что восприятие [Wahr-nehmung ] есть принятие истины, т. е. aisthesis**ДРУГОГО как ИСТИНЫ, а во-вторых, пото­му, что aisthesis ДРУГОГО как ИСТИНЫ и как ЧАРУ­ЮЩЕГО вызывает трансцендентную радость, «frutio»,психическое возбуждение, ради которого Я готово идти на жертвы.

Я напомню о молодом Марксе²⁶, который как-то ска­зал, что самым счастливым является тот, кто других де­лает счастливыми. В этой связи у меня возникает ере­тический вопрос: разве не хотелось и не пришлось ли Марксу ради своего собственного счастья осчастливить все человечество? Счастье всех как «действительное сча­стье», в противоположность потустороннему «иллюзор­ному счастью», — лишь предлог для его собственного этического счастья. К этому можно добавить и другой вопрос: разве не был сам Маркс как человек эстетиче­ский счастлив в утопиях, которые грезились ему и пред­ставлялись реализующимися с исторической необхо­димостью? Радикально продуманная и осуществленная утопия означает снятие и конец этического человека, его замену человеком эстетическим, лишним.

Там, где есть ДРУГОЕ как ИСТИНА и ЭТОС, где Я обязано ДРУГОМУ, там, естественно, искусство тоже обя­зано ДРУГОМУ. Задача искусства (идеологического и ре­лигиозного) состояла и состоит в том, чтобы действо­вать в духе эстетики истины и очарования, эстетики

* Немецкое cлово Wahrnehmung (восприятие, ощущение) явля­ется сложносоставным: wahr (истинный) и nehmen (прини­мать, воспринимать), т. е. может быть переведено буквально в значении «принятие истинного». ** Чувственное восприятие (греч.).

[97]