ся во всех направлениях и послушных скорее мета-физическому влечению к приращению бытия и к прибавочной деятельности, следствия которых и следствия их следствий были непредсказуемы. Только так природа и общество могли быть радикально изменены4. С ликвидацией ЭТОСА, ДРУГОГО, ГЕТЕРОНОМИИ и появлением у человека автономии все стало допустимым, осуществимым, изменяемым. Это вызвало невиданный до сих пор взлет рефлексии и рационализации и повлекло выдвижение и реализацию все новых и новых целей, появление все новых и новых потребностей, привело к многообразию целей и потребностей. Вместо того чтобы истолковывать себя с точки зрения всегда неизменного ДРУГОГО, должного, предопределения, предназначения, судьбы или смысла, человек, напрасно расходовавший ради всего этого метафизический избыток энергии, теперь понял, что нужно истолковывать себя с точки зрения своих собственных потребностей и хотений5. Но чего же он хочет?
Целерациональность заместила этос. Человек ставит цели, а цели должны достигаться рациональными способами. Действия, служившие целям, заданным извне, ни к чему не приводившие и, значит, напрасные, как и действия, достигавшие успеха ценой больших затрат времени, человеческих и материальных ресурсов, были устранены или заменены другими, более рациональными. Но какие цели и задачи поставил перед собой человек? Ретроспективно можно констатировать, что во всех областях культуры не было действий, являвшихся самоцелью, не ориентированных ни на актуальные потребности, ни на конкретные цели и, значит, ставших самостоятельными и объяснимыми только мета-физически, каковы, например, изменение ради изменения, революция ради революции, вооружение ради вооружения, искусство ради искусства, но были также действия, ко-
[145]
торые приводили или должны были приводить ко все большей физической и психической разгрузке. Ведь если пот, нужда и страдание без компенсирующего СМЫСЛА утратили смысл, их надо было устранить из мира. И вот своенравная некогда природа, бросавшая вызов человеку, становилась все более облагороженной и приспособленной к человеческим потребностям и чувствительности. И вот стали делаться коже-, носо-, губо-, руко- и задоугодные вещи и
То, что искусство при этом должно заступить на место религии, связано, пожалуй, с истинно-эстетическими ожиданиями, которые правомерно предъявлялись к искусству, пока оно служило религии; и как считал еще Гегель, задача искусства состоит в том, чтобы чувственно являть идею, правда, он не объяснял,
* Кондиционированный воздух (англ.).
[146]
можно. Но не позже чем со времен Ницше искусство избавляется от своей парарелигозной роли (хотя многие и сегодня все еще не допускают такой возможности) и редуцируется в значительной мере к функции стимулирования, которую подметил Ницше7. Ведь там, где боги перестали воодушевлять, людям приходится воодушевляться самим. Иначе говоря, там, где ИСТИНЫ уже не очаровывают, ОЧАРОВАНИЕ становится единственной истиной. И на протяжении вот уже более столетия эта функция очарования у искусства не была незначительной до тех пор, пока оно могло инновационно-метафизически (и здесь в смысле