ПРОКАЖЕННЫЕ

Поздно ночью в гости к Инди-Бою пожаловали работники местного отдела ГПУ. Они обыскали его скудную хибарку, нашли глиняные горшки, не внимая слезам и мольбам Инди-Боя, разбили их – и оттуда на пол со звоном полетели серебряные гривенники, копившиеся еще с николаевских времен. Все они были сосчитаны и добросовестно заактированы. Инди-Боя арестовали и привлекли к уголовной ответственности за "подрыв экономической мощи государства".

Акт, в котором было зафиксировано обнаруженное у Инди-Боя "большое количество серебряных монет", совершенно заслонил живого, всегда полуголодного человека в лохмотьях, который зимой и летом таскал бачками воду. Все знали, что люди кормили его из жалости, и только это и дало ему возможность сэкономить гривенники себе на погибель! Но акт так давил на сознание судебных работников, что совершенно притупил их совесть.

Суд первой инстанции г. Они приговорил Инди-Боя к трем годам заключения. Затем приговор этот, оставленный без изменения всеми высшими инстанциями, вошел в законную силу.

И впервые в своей жизни наивный и богобоязненный Инди-Бой ушел за реку Риони, чтобы этапом отправиться в тбилисскую тюрьму, где он попал в страшный и непонятный для него мир преступного люда.

…По действующему тогда процессуальному закону Народный комиссар юстиции был правомочен опротестовать в Пленум Верховного суда приговор, вступивший в законную силу.

Не знаю точно, как это произошло. Помню только, что Герцель не успокоился до тех пор, пока не убедил Наркома юстиции в абсурдности приговора Инди-Бою и не добился от него решения опротестовать этот неправосудный приговор.

После этого Герцель постарался, чтобы протест по делу Инди-Боя был рассмотрен вне очереди на ближайшем же Пленуме Верховного суда. Он хорошо понимал, что как рыба не выдержит без воды, так и Инди-Бой долго не выдержит без своей реки Риони и своей синагоги и быстро погибнет в тюремной атмосфере. Помимо всего, он не выдержит голода, потому что не только не будет есть трефной тюремной пищи, но не дотронется даже до "гойского хлеба". В тот период еврейская община Они еще не привыкла покупать в магазинах "нееврейский хлеб". Все пекли у себя дома хлеб и кукурузу.

Наконец настал день, когда Герцель держал в своих руках Определение Пленума Верховного суда об отмене приговора и прекращении дела в отношении Инди-Боя. И, чтобы ускорить его освобождение, он сам поехал за ним в тюрьму.

Никогда не забуду того дня, когда Герцель в фаэтоне привез домой несчастного Инди-Боя. В первую минуту мы даже не узнали его: не только голова, но и борода и длинные свисающие усы его совершенно побелели. Он до того исхудал, что изодранная чоха теперь и без помощи веревок совершенно свободно сходилась на его животе. В глазах стоял неописуемый страх. Он не отпускал руку Герцеля, а если тому все-таки приходилось выйти из комнаты, начинал дико озираться по сторонам. Он боялся – вдруг его снова схватят, уведут и водворят в тюрьму! И только тогда, когда он увидел нашу маму, он дал волю накопившимся чувствам – страху, радости, надежде – и безудержно разрыдался. В этом старом, жалком человеке было очень много детского. Впервые тогда мне довелось увидеть, как человек выражает свою радость рыдая. Он и раньше картавил и немного заикался. Теперь он стал заикаться еще сильнее и все повторял: "Гельцелука, Гельцелука!" Так он называл Герцеля.

В тот день, впервые в своей жизни, Инди-Бой попал в знаменитые тбилисские серные бани, куда его по просьбе Герцеля взял один из наших соседей. Среди знакомых евреев раздобыли подходящие для его фигуры старое пальто и пиджак. И когда Инди-Боя впервые одели в европейскую одежду, никто уже не пытался сдерживать смех, глядя на старого водоноса, который, состарившись в чохе, вдруг стал "модником".

Вымытого, накормленного и переодетого Инди-Боя отправили домой вместе с двумя евреями, которые в тот день возвращались в Они. Инди-Бой попрощался со всеми нами; Герцеля с трудом вырвали из его объятий; наконец его усадили в фаэтон рядом с хорошо знакомыми ему онийскими евреями. Герцель, стоя у ворот, махал ему вслед. Вдруг Инди-Бой "выбросился" из фаэтона. Фаэтон уже набирал скорость; Инди-Бой не удержался, потерял равновесие и упал на асфальт; поднялся общий крик, но невредимый Инди-Бой вскочил на ноги, бросился к Герцелю и опять повис у него на шее! Не обращая внимания на вызванное им волнение, он повторял: "Герцелука, Герцелука". Казалось, будто самое важное в его жизни оставалось здесь, и он не спешил туда, куда увозили его лошади.

Почему же теперь, в Москве, из глубины памяти вдруг вынырнули давно позабытые лица, и среди них смешной Инди-Бой и странный Кокия? Почему люди из ближайшего окружения Герцеля, даже когда-то самые преданные ему друзья, не вспоминаются, блекнут, уходят все дальше и дальше?