Прокаженные. История лепрозория

Он повернулся к двери и взялся за ручку и в тот же момент услышал голос Кравцова:

– Обожди, не уходи. Останься… Раз вошел – будь гостем… Пускай… Все равно.

Протасову показалось, что эти слова произнес не Кравцов, а кто-то другой, стоявший за стеной. Он остановился.

– Нет, брат, сегодня я не узнаю тебя. Или я одурел от бессонницы, или ты сумасшедший…

– Сядь и смотри, – перебил его Кравцов.

Первое, бросившееся в глаза Протасову на полотне, – была лампа, спокойным светом освещавшая нечто темное, едва заметное на полотне. Он подошел ближе, вгляделся в картину и снова отошел от нее к двери. Только тогда ему стал ясен сюжет.

Он долго молча смотрел на картину и не мог подобрать соответствующих слов.

Потом сказал:

– Так, брат, рисовал один голландский художник – Рембрандт. Гений. Такая глубина освещения, такие тени, такие мазки! Только один Рембрандт умел на таком фоне освещать так места, которые ему хотелось сильнее показать. Да, брат, я не знал… Ты умеешь рисовать… Но что это такое? Вот это лицо прокаженного – ясно. Но почему это? Что за необычайное действо? Разве такое может быть? А?

Он пристально взглянул на Кравцова. Тот продолжал сидеть на койке, уронив голову на руку.

На картине был изображен непристойный сюжет: два человеческих обнаженных тела, охваченных порывом какой-то неудержимой страсти. Они освещались мягким светом лампочки, горящей на ночном столике. Лицо женщины и тело ее были красивыми и нежными, но лицо мужчины оставляло страшное впечатление: оно изрыто язвами проказы так же, как и обнаженная спина…

– Тебе не нравится? – глухо спросил Кравцов, не поднимая головы.

– Да, братец, эта вещь по технике – вполне совершенная, – тихо сказал Протасов, – сила чувствуется, но сюжет мне не нравится, неестествен. В жизни такого положения не может быть. Такая красавица, и вдруг… такой оборот. Сумасшедшая фантазия. Бред. Это полотно сжечь надо. Нарисуй лучше что-нибудь другое. Только возьми реально… Это – мистика…

Кравцов поднял голову, встал, быстро подошел к картине, отодрал ее от стены и, так же быстро свернув, бросил ее под кровать.

– Ты говоришь: такого не может быть? Мистика? – почти закричал он. – Ты говоришь, это – бред, фантазия? Значит, ты сам… Протасов, или ангел, или осел. Значит, ты ничего не знаешь.

Наступило молчание.

Протасов забыл о сне, о головной боли, о том, что он пришел сюда в одном халате.

– Так ты, значит, не веришь? – опять спросил Кравцов. – Хорошо, – добавил он вдруг решительно, – если уж так вышло, то я тебе расскажу все… тебе одному расскажу, никому больше… понял? Значит, так надо.

Они сели рядом.

– Ты понимаешь, – начал Кравцов, – произошло все это вот как… Собственно, я еще до сих пор не знаю, как у них все это вышло. Тут какая-то дьявольская путаница, и я в ней до сих пор не могу разобраться.

– О чем ты говоришь? У кого это «у них»?

– Обожди, обожди, не перебивай… Главное – не перебивай… Иначе я могу забыть, хотя помню все до мельчайших подробностей. Я всегда и всем, в том числе и тебе, говорил: я не знаю, где и как я заразился проказой. Нет, я знаю, где заразился, и пусть она не лжет! Да, я знаю… Хотя, может быть, и ошибаюсь – кто знает? Обожди, не перебивай… Ты слушай… Главное, молчи и слушай…

Протасов сидел и удивленно смотрел на Кравцова, ожидая, когда тот начнет свой рассказ.

6. Протасов слушает Кравцова

– Я сказал уже, что она лгала, когда пыталась убеждать меня в том, чего на самом деле не было и не могло быть. Все это произошло как раз наоборот.

Пусть она не клевещет. Между тем, ты знаешь, – мне приходит иногда в голову мысль, что, может быть, все это было именно так, как говорила она… Но нет, она лгала – я знаю… Зачем ты смотришь такими глазами? Ты думаешь, я сумасшедший? Ты ошибаешься, я рассуждаю совершенно ясно и отчетливо. Ну, так вот… Кстати, ты женат? Впрочем, я знаю, ты женат, и не в этом суть, – при чем тут твоя жена?.. Я спросил об этом так, между прочим. Интересно, о чем ты думал в тот момент, когда узнал о своей проказе?

– Мне не верилось, – сказал Протасов, – мне показалось, будто это – сифилис. Я не поверил даже тогда, когда врач устранил всякие сомнения. Я полтора года не верил… А потом меня отвезли сюда…