Прокаженный

Неподалеку от бровки тротуара лежала в кроваво-набухшем, дымившемся снегу длинноволосая молодая женщина, на которой были только черные чулки, а на месте сердца у нее зияла огромная рваная рана размером с хороший апельсин. Прибывшие раньше других, как видно, отделовские менты на мороз из машины не выходили и в ожидании медиков и оперативной группы никаких действий не предпринимали. Глядя, как постепенно собирающиеся вокруг тела зрители затаптывают возможные следы преступления, Сарычев сплюнул и, сказав:

— Что творится, уму непостижимо, — медленно проехал мимо.

— Господи… — От увиденного Машу все еще колотило, и, прижавшись к сарычевскому плечу, она прошептала: — Чем же ее так?

— Не иначе как пушечным ядром, — ответил майор и сам себя неожиданно спросил: «А действительно, чем можно нанести подобную рану?»

Ответа как-то сразу не нашлось, и Александр Степанович всю оставшуюся дорогу молчал, впрочем, как и его спутница.

Когда наконец приехали, Маша, так всю дорогу и не убиравшая ладоней с плеча майора, попросила:

— Мне одной страшно, поднимись со мной.

Сарычев вдруг почувствовал, как в голове у него начал стремительно вращаться огромный раскаленный шар, от страшной боли на глазах даже выступили слезы, однако он виду не подал и, задержав дыхание, сказал:

— Ладно.

Запарковав машину и совершенно машинально отметив, что одноухий рулевой куда-то уже свой «мерседес» отогнал, он довел Машу до двери, подождал, пока она ее отопрет и, отказавшись от предложенного чая, внезапно ощутил, что начинает проваливаться куда-то в темноту.

Очнулся он от громкого карканья: огромный черный вран, сидя на ветке высокого, обожженного молнией дуба, не отрываясь смотрел на майора блестящими бусинками глаз и степенно водил иссиня-угольным клювом. Повернув голову, Сарычев увидел вырезанное из цельной колоды изваяние — идола с посеребренной макушкой и золочеными усами, — а неподалеку от него уже знакомого длинноволосого старца. Только теперь он был одет не в привычные широкие штаны, а в какое-то подобие длинной рубахи красного цвета, перетянутой поясом с широким прямым мечом, и был похож одновременно на жреца и на воина. Сидел он на узком, основательно вросшем в землю валуне, расположенном у самого края высокого песчаного обрыва, и голос его был таким же неторопливым и плавным, как зеленоватые воды струившейся недалеко внизу реки.

— Сначала были два царства, — рассказчик глянул майору из-под густых, кустистых бровей прямо в лицо, — Бездна, провалившаяся на самое дно Мира, и Светожары — царство Огня, распростертое над ней. Первым из богов-гигантов был Сварог. Он правил Светожарами, но его огонь легко затухал в Бездне. Тогда Сварог создал Сварожича и разделил его на триединые части. — Седобородый умолк и опять глянул блестящими глазами на майора и промолвил: — Постигни, это основа всего.

Он еще не кончил говорить, а перед глазами Сарычева уже предстало изначалье Мира: благодаря первичным силам Вселенной — Нагреванию и Охлаждению — был создан основной расходный материал — Энергия, которая дала понятие материи и духа, их разводя и вместе с тем объединяя.

Майор внезапно осознал, что всякое явление в природе при разложении на противодействующие силы рождает неизбежно третью, барьерную, которая всегда усиливает и скрепляет полюса, и Сарычеву стало ясно, что, несомненно, более важны для жизни не крайности — добро и зло, — а то, что их уравновешивает, — справедливость.

Тихо трепетала листва на столетних дубах, по небу плыл в вечном коловращении лучезарный Даждьбог, и рубаха седобородого в его лууах казалась кроваво-красной. Он в третий раз взглянул майору в лицо и произнес на древнем языке, на котором, должно быть, Макошь говаривала с Перуном:

— Запомни, настоящий воин плывет посредине, не приставая к берегам, а по течению он движется или вразрез, зависит только от него.

Сказал и, легко поднявшись, пошел в глубь дубравы, постепенно исчезая из виду.

Опять закаркал ворон, и Сарычев ощутил себя лежащим под одеялом в одних только трусах. Рядом неслышно дышала Маша, и майор вдруг опять почувствовал ее запах — свежескошенного сена, полевых цветов и теплого женского тела. Он попробовал пошевелиться и чуть не вскрикнул: ему вдруг показалось, что вместо мозгов в голове у него множество стальных шаров, которые соударялись и перекатывались при малейшем движении. Наконец майор встал и, чувствуя, как желудок начинает подниматься к горлу, медленно, стараясь не разбудить Машу, оделся, вышел в коридор и, накинув пальто, захлопнул дверь. Так плохо ему еще никогда не было: перед глазами все троилось, тошнило страшно, и, уцепившись за перила двумя руками, чтобы лестница не качалась, он добрых полчаса спускался с четвертого этажа. Ночной мороз заставил его задрожать от холода, однако, когда Сарычев запустил двигатель и салон нагрелся, ему внезапно стало необыкновенно жарко, он взмок как мышь и, осознав, что ехать не может, вытащил ключ зажигания. Секундой позже темнота его снова накрыла.

Глава семнадцатая