Прокаженный

В то же самое время президент господин Карнаухов изволил ужинать в одиночестве. Говоря откровенно, от рождения здоровье было у него так себе, а тут еще две ходки за баландой да плюс нелегкое восхождение по склону бандитского Пика Коммунизма — все это давало о себе знать, вот и приходилось жрать все несоленое, безвкусное, без капли алкоголя: с язвой шутки плохи. Скорбно Василий Евгеньевич глотал похожий на теплую блевотину овощной суп-пюре «Кнорр», от ощущения собственной неполноценности до невозможности огорчаясь, и, чтобы хоть как-то отвлечься, кликнул раскладушку Люську-тощую. Как секретарша, она была лажовая, зато по женской части — всепогодно трехпрограммной, и, решив, что Стеклорез в случае чего и подождать может — не боярин ведь, — Гранитный сказал сурово:

— Распрягайся.

Подчиненная его к своим рабочим обязанностям относилась весьма серьезно, а потому, белья на себе не имея вовсе, быстро стянула шерстяное вязаное платьишко фирмы «Мейсон» и, оставшись в одних только туфлях, со знанием дела пригнулась к начальственной ширинке. Но то ли день сегодня был тяжелый, то ли на солнце вспышка какая приключилась, но мужская гордость Василия Евгеньевича упорно просыпаться не пожелала, и, надавав Люське-тощей оплеух по глупой морде, Гранитный громко посетовал:

— Ничего делать толком не умеешь, сука грязная.

Пришлось звать на подмогу Люську-толстую, которая хоть и умела печатать на машинке, но в жопу не давала, и вдвоем девушки с грехом пополам президентово хозяйство все же раскочегарили. Только-только Василий Евгеньевич собрался взгромоздиться на распростертую на столе трехпрограммную подчиненную, как за окном раздался сильный удар, грохнуло неслабо и сразу же на окошке заиграли отсветы пламени. Все усилия секретарш мгновенно пропали даром, и, твердо уяснив, что нынче навряд ли у него что-нибудь получится, Гранитный их выгнал, а сам, раздвинув жалюзи, припал к морозному стеклу. Внизу было страшно интересно — какой-то лох впилился в бетонный столб на скорости такой, что тачка от удара взорвалась, и пропустить такое зрелище было никак нельзя. Василий Евгеньевич застегнул штаны и, накинув пропитку с шапкой, пересек приемную и, приказав гвардейцу: «Судак, со мной», поспешил полюбоваться на кострище.

Но пламени уже не было — сволочи пожарные обломали весь кайф, — и, подтянувшись поближе, Гранитный насторожился: ему показались подозрительно знакомыми колесные диски на машине — титановые, сделанные в виде иудейской шестиконечной звезды, и стояли такие только на «мерседесе» Стеклореза. Между тем пожарные, испоганив все пеной, стали дожидаться ментов, а Гранитный тем временем подошел совсем близко и, глянув сперва на закопченный задний номер, а потом в салон, сразу все сомнения в том, что обгоревший труп на водительском месте — это Калинкин, отбросил.

Тем временем народу вокруг уже собралось немерено, и обшмонать тачку, чтобы надыбать калган клиента, не было возможности никакой. Горько сожалея о том, что дело наполовину прокололось, Василий Евгеньевич в легкой задумчивости попилил назад, усиленно изыскивая пути урывания неотданной Стеклорезу «котлеты» зеленых, и, положа руку на сердце, сам погибший был ему до фени абсолютно.

Глава пятая

Депутат Петросовета Алексей Михайлович Цыплаков был высоким, с благородной проседью на висках, степенным государственным мужем и трудовым своим прошлым гордился чрезвычайно. А начиналось оно давно, на колхозном рынке, и, сдирая с прибывавших «горных козлов» при разгрузке фуры по полтиннику за ящик, водила электротележки Леха Жареный о политической карьере тогда и не помышлял. Не очень она интересовала его и после, когда удалось заслать «влазные» папе и выдвинуться в главнокомандующие на цветочный филиал.

Странное тогда было время. Все еще верили и, прикрывая голый зад, шли к победе коммунизма, и по телевизору можно было свободно увидеть живое чудо природы — орденоносного полового гиганта с исполинской вставной челюстью. А торговать символом революционного процесса — гвоздикой ремонтантной — простым участникам этого самого процесса советская власть не позволяла категорически.

Помнится, не растерялся тогда Алексей Михайлович, а, тонко чувствуя момент и мудрую политику партии в душе горячо одобряя, быстро «навел коны» с магазином «Цветы», произведя также коренные изменения в многочисленных рядах толкавшихся на тротуаре перед прилавками цыгано-молдаванских тружениц.

Довольно, милые, шастать вам на Пискаревский мемориал и, засылая червонец менту поганому, чтоб отвалил в сторону, таскать букеты у святой статуи Матери-Родины! Доколе бегать вам к крематорию и, унижаясь перед Петькой Хмырем, скупать у него паршивую, почерневшую от жары гвоздику, которую он, паскуда, успел стянуть с уходящего в печь жмура! Вот вам качественный, дешевый товар, хватит всем, и поскорее вливайтесь в мировое рабочее движение, недаром же в пролетарской песне поется: «Красная гвоздика — наш цветок».