Проказы разума

– Смотрите. – Она достала из стеклянного шкафа бутылки с жидкостью, ампулы, составила их на стол. – Готовлю препараты на ваших глазах. Вы видите, – она провела рукой над лекарствами, – все запечатано, открываю при вас. – Она довольно ловко с помощью шприца проткнула резиновые пробки, набрала необходимое количество жидкости и перелила ее в определенных, ведомых одной ей пропорциях в пластмассовую емкость. Маркером написала «Гладышев», дала мне новую систему для капельниц и вручила емкость. – Держите и несите в палату, – приказным тоном сказала она, – я поставлю вам капельницу с применением особых мер предосторожности, но при условии, что вы никому не будете говорить о подслушанном вами разговоре между мною и врачом Фроловым.

Ну что же, в общем-то, сделка меня устраивала. Мне ставят капельницу, в которую гарантированно никто ничего не подливал и не подсыпал, а я буду молчать о том, что Фролов и Люба любовники, это раз, и буду помалкивать о том, что, возможно, Леониду Шутову в лекарственный препарат что-то подмешали, это два. Возможно, кто-то и назовет меня эгоистом, мол, главное, Гладышева не отравят, а на остальных ему наплевать. Может быть, это и правда, а может быть, и нет. Зачем поднимать шум на ровном месте. Возможно, это мое воображение и воображение доктора Фролова разыгралось. Вполне может быть, что никто Леонида не травил, а умер он естественной смертью от сердечного приступа. Но как бы то ни было, пока до официальной экспертизы я буду помалкивать.

Развернувшись, я отправился в свою палату, продолжая раздумывать: «А Любе, видать, самой тоже не хочется, чтобы о ее отношениях с Андреем Михайловичем узнали служащие больницы, да и сплетни об отравлении Шутова ей авторитета не прибавят, потому и идет на беспрецедентные меры безопасности при постановке мне капельницы».

Вскоре в палату пришла Люба и стала ставить мне капельницу. Я с покорным видом дал ей возможность вонзить в руку иголку и запустить систему.

Когда она ушла, Сухарев ехидно проговорил:

– Ну что, убедила тебя Любаня капельницу поставить?

Противный все же мужик этот Георгий. Я ухмыльнулся:

– Убедила.

Стоит надеяться, что у него в капельнице нет никакой отравы.

Вскоре активизировались соседи за стенкой – Горелов Петр и Исмаил Рахимов. Оба орали, причем Горелов невнятно, будто с кашей во рту крыл матом, а Исмаил Рахимов кричал по-русски с акцентом, звал какую-то Наташу. А ближе к вечеру Горелов так разбушевался, все порывался встать, что пришедшие нянечки привязали его руки и ноги мягкими ленточками к кровати. Исмаила привязывать не стали, потому что паралич у него был основательный, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

Глава 5 Афазия, или Гришка, гад, гони гребенку!

Утром следующего дня на место покойного Леонида Шутова перевели нового больного. Дмитрий Николаевич Миклухо – следовало из таблички, которую прикрепили к кровати, стоявшей у глухой стены. Это был невысокого роста мужичок сорока пяти лет, с большой лысиной, носом картошкой, сильно выдающимися скулами и полноватыми губами. Ему бы еще бородку и усы, и он запросто мог бы конкурировать с тем мужиком, что на Красной площади, вырядившись в костюм с красной ленточкой в нагрудном кармане, изображает вождя пролетариата.

– Что с тобой стряслось, Дима? – на правах ветерана палаты 1229 покровительственно спросил новичка неугомонный Георгий Сухарев, которому всюду нужно влезть.

– А-а… э-э… – проблеял Миклухо. – У ня-ме зия-афа.

– Что у тебя?!! – вытаращил глаза Георгий, да и у меня от удивления отвисла челюсть.

– Ну, это, сейчас, сейчас, – пробормотал Дмитрий. – А-ф-а-з-и-я!

– Это еще что за чудо такое? – изумился Сухарев.

Лежавший на кровати новичок задрал голову и почесал снизу подбородок.

– Я за-из суль-тин-а ги-сло таю-пу.

– Ничего не понимаю, – покачал головою Георгий. Он даже сел на кровати и тупо уставился на Миклуху.

Я вспомнил, что где-то когда-то слышал про эту болезнь, афазию, но ее носителя никогда раньше не встречал и вот воочию увидел.

– У него из-за инсульта поражены речевые отделы коры головного мозга, – пояснил я. – И потому он путает слоги.

– Да-да, – ткнул в меня пальцем новичок. – Да-прав.

– А-а, правда! – хмыкнул Сухарев. – Черт возьми, чего только не бывает на белом свете, – пробормотал он, имея в виду болезнь Миклухи.

– Вот-вот, – радостно закивал в ответ новичок. – Сам удивляюсь. Но те слова, что я ряю-повто, потом нормально зношу-прои.

– Тебе только шарады загадывать с таким дефектом речи, – хохотнул Георгий, но тут же осекся. – Извини, конечно, Дима, за насмешку. Но уж больно чудно как-то ты говоришь.

– Дно-ла, я чу-хо сказать… э-э… – Он махнул рукой и с тоской поочередно посмотрел на Георгия, потом на меня. Видимо, объяснить он хотел много, да слоги путались, слова не составлялись в предложения, и это раздражало Миклуху, злило и мешало сосредоточиться.

– Тебе скороговорки надо говорить, поговорки всевозможные вспоминать, – посоветовал я. – Тогда, глядишь, речь и восстановиться.