Прохладное небо осени

Из кухни доносились вкусные запахи. Это, конечно, тетя Юзя что-то стряпает. Пахло тестом, и Инесса силилась угадать: то ли пирог с капустой, то ли блинчики. Бог наградил тетю Юзю многими талантами, кулинарный – один из них. Ее легко можно вообразить владелицей пансиона человек на десять: кухня этого пансиона далеко бы славилась. Но пансиона нет, а есть Михаил Степанович, который стал явственно раздаваться на тети Юзиных харчах.

Не сразу оглядевшись, Инесса заметила выдвинутый почти на середину прихожей холодильник – старый-престарый холодильник немецкой марки, отец где-то приобрел его еще тогда, когда отечественных не выпускали. Преодолел сопротивление тети Юзи, привез его – с пожелтевшей эмалью, неработающий ящик. Но стоил этот ящик гроши, и к нему имелся запасной мотор – тетя Юзя никак не могла взять в толк, какое это имеет значение, если во всей Москве в те годы не сыскать было мастера по домашним холодильным устройствам. Михаил Степанович, однако, сыскал. Уж если он чем-нибудь загорался, то непреодолимых препятствий для него не существовало. Ремонт обошелся в копеечку, зато это был чуть ли не единственный в Москве холодильник, а уж второго такого «АЕГ» наверняка не было ни у кого. Для нынешнего скромного тщеславия Михаила Степановича эти обстоятельства имели значение и очень заполняли его жизнь.

Из-за холодильника торчали ноги. В шлепанцах без задников. Ноги елозили по паркету: к какой-то малодоступной части механизма, видимо, подбирался владелец и никак не мог подобраться. Потом откуда-то из нутра холодильника раздался утробный голос:

– Юзечка! Переключи на первую программу. Там «Аида» с Архиповой!

В комнате защелкали клавиши радиоприемника. Михаил Степанович появился из-за холодильника: сел на полу и замер, слушая. Музыка заполняла квартиру. Казалось, отражаясь от стен и отталкиваясь от потолков, она усиливалась вдвойне и втройне. Звук у приемника был превосходный – тоже куплен когда-то по случаю, суперкласса, на американских лампах.

Михаил Степанович сидел на полу, дирижерски помахивал пальцем и подпевал: сначала оркестру, потом Радамесу. Дочку он не видел. Он наслаждался, но одновременно следил, чтобы и оркестр и голос певца звучали как надо; если что-то казалось не так, он болезненно морщился или укоризненно качал головой. Очки сползли у него на кончик крупного носа, редкие седеющие волосы взлохматились, штанами он собрал всю пыль, что копилась за холодильником.

Инесса смотрела на него любовно.

– Послушай, Миша, – закричала из комнаты тетя Юзя, – ты слышишь этот переход у него?..

Да, на месте Марии Макаровны любой бы зашипел.

Тетя Юзя вышла в переднюю. В нарядном платье-халате, поверх которого на полном животе повязан кокетливый фартучек...

Инесса знала тетю Юзю совсем молодой. У нее тогда были серые большие глаза, золотые, как у Мэри Пикфорд, локоны, белая гладкая кожа на лице, и от нее всегда пахло духами «Мицуко»: тети Юзин муж, Тимофей Федорович, два или три раза ездил по экспортно-импортным делам за границу – в Германию, Англию, привозил оттуда, помнится, станки и автомобили, а ей красивые вещи и духи «Мицуко». Их запах Инесса запомнила на всю жизнь. И некоторые наряды тети Юзи, маминой подруги, тоже. Тетя Юзя была певицей, пела в Малом оперном театре. Не первые партии, но солировала. Голос она потеряла в ту ночь, когда не стало с ней Тимофея Федоровича – веселого, толстого, лысого, как новорожденный младенец, жизнелюба и добряка. Отец и Тимофей Федорович были друзьями еще с гражданской войны, а потом работали вместе – отец в подчинении у Тимофея Федоровича, продолжая дружить. Дружили и жены – Инессина мать и тетя Юзя, дружили и дети, одногодки, – Инесса и Артем.

И вдруг Тимофея Федоровича не стало. Инесса в том году перешла в восьмой класс и уехала в «Артек», отец раздобыл путевку. До сих пор артековские полтора месяца сохраняются в памяти безоблачно-ясными: сине-зеленое сверканье моря, костры в черной мгле южных вечеров, древние, дремучие леса Аю-Дага, песни, песни... Песни у костра, на катере, в походах. Тогда больше всего пели две: «Каховку» и «Широка страна моя родная». От «Каховки» у Инессы еще долго щемило сердце, стоило ее услышать, с таким дорогим для нее она связывалась. С лучшей порой юности.

В «Артек» тогда приехали ребята, вывезенные из республиканской Испании. В отряд к Инессе тоже попало двое. Один из них, Хосе, очень запомнился. Он не уставал удивляться ее испанскому имени, постоянно одаривал цветами – озорничая, срывал их с ухоженных и неприкасаемых артековских клумб. А она учила его говорить по-русски – он был забавный, болтал, нисколько не смущаясь тем, что не получается, сам первый над собой хохотал. И хотя приехал он из великой в прошлом морской державы, совсем не умел плавать, даже держаться на воде не мог, и Инессин кроль приводил его в шумный восторг. Ах, как мало в таком возрасте нужно человеку для счастья!..