Проходчики. Всем смертям назло...

— Людей… Их любопытства, жалости. Некоторые будут думать: «И зачем путается под ногами?» Есть такие, слышал… Да еще хвастаются: «Вот если бы я! Знаешь, какой я отчаянный!»

— Ой, Сережка, какой же ты глупый! Разве можно так, за здорово живешь, всех под одну гребенку?! Услышал какого-то дурака, сам делаешь глупые выводы. Да сколько примеров и в жизни, и в книгах, что сильные люди именно те, кто наперекор всему, даже самому страшному, продолжают бороться!

— Не надо, Танечка… И про Маресьева, и про Корчагина… Я не герой, я просто слабак, если не могу с собой сладить.

— А Егорыч! Ты забыл про него? Сережа, ну нельзя же так… Люди не звери, они все поймут.

— Лучше бы не понимали и не жалели. Затворником жить нельзя — это я знаю, но что делать, что?!

30

— Мама, а почему у дяди рукава пустые?

— Тише, дочка. Не кричи так громко. У дяди ручек нет.

— Почему нет, мама? У всех есть, а у него нет?

— Смотрите, девчонки, парень без обеих рук? Ой, молодой какой!.. Вот страшно!

— Чего уставились-то, дикари! Горя человеческого не видели! Выпучили глаза… Ох и народ!

А он, втянув голову в плечи, неловко приседая на больную ногу, торопился вырваться из шумного потока улицы, скрыться от людских взглядов и слов, что, будто камни, летели ему в душу.

— Не обращай на них внимания, Сереж… Нельзя же так. И никто на нас не смотрит, это только так кажется с непривычки.

— Я чувствовал, я знал, — бессвязно повторял Сергей, увлекая жену в безлюдный переулок.

— Что ж, так и будем бегать от людей? — опустив голову, говорила Таня, когда они забежали в подъезд чужого дома.

— Не могу я, Таня. Мне не по себе. Хоть сквозь землю провались. Понимаю, нельзя так, но ничего не могу поделать с собой. Кажется, вся улица остановилась и смотрит… В глазах жалость и страх, а я не хочу, не хочу, чтоб меня жалели или пугались!

— Да никто так и не думает! Ведь ты все это сам сочинил.

— А ты посмотри в их глаза — яснее слов!

— Не все же так смотрят на тебя. А ротозеев всегда хватало!

— Идем домой, Таня. Меня будто избили ни за что… Хочется напиться… до беспамятства. Забыть обо всем… Купи водки!

Таня стояла ошеломленная. Впервые за их совместную жизнь Сергей заговорил о выпивке. В больнице ее предупреждали, что Сергей попытается залить свое горе водкой. Таня не верила. Знала — Сережка всегда питал отвращение к спиртному, да и не таков он. И вот… Новая беда, казалось, неотвратимо нависла над ним. Отказать ему в его просьбе она не могла и вместе с тем понимала, что в пьянстве, как и во всяком дурном деле, трудно сделать только первый шаг. Потом уже все пойдет само собой.

— Не пей, Сережа, — попыталась она отговорить его, — что хочешь делай, только не пей. Ты же понимаешь — это может погубить тебя.

— А чем мне дорожить в этой жизни? Что мне в ней осталось? Скажи, что? — зло выкрикнул Сергей.

Четвертинка водки, купленная в магазине, казалась Тане многопудовой гирей. Она шла по улице и прятала от прохожих глаза. «Сама несу в дом горе», — не выходило у нее из головы. «Погоди, узнаешь, бабонька!..» — вспомнила торжествующий хохоток медсестры. «Господи, неужели это судьба? Неужели без нее, проклятой, и мой Сережка не обойдется?»

Выплеснув водку в кружку, Таня дрожащими руками поднесла ее к губам Сергея и затаила дыхание. Запрокинув голову и как-то болезненно сморщившись, Сергей сделал глоток, другой, поперхнулся и, стуча зубами о край кружки, с отвращением выпил водку.

Горькая влага опалила желудок, дурманом ударила в голову. «Сейчас будет хорошо!» — подумал Сергей и закрыл глаза. Стул под ним качнулся, и закружилась вся комната бешеной каруселью. «…у всех есть, а у него нет? Почему нет, мама? Почему?» — вдруг заплакал в ушах детский голосок. «Горе человеческое, горе, горе…» — бубнил мужской бас. «Водка погубит тебя, Сережа».

— Нет, это я гублю тебя! — ударился головой об стол Сергей. — Зачем я коверкаю твою жизнь? Приношу одни страдания. За что? За твою любовь, верность? Но я же не виноват. И кого тут винить? Что же ты молчишь, Таня? Ну почему меня насмерть не убило? Зачем мне такая жизнь? Пьяницей, подлецом я не хочу быть, не могу… Мне все противно… и моя жизнь… Но по какому праву, вдобавок к своим бедам, я гублю тебя?

— Ты пьян, Сергей, и говоришь глупости…

— Нет, я не пьян! Я только отчетливей понимаю свою вину перед тобой. Я живу и в этом перед всеми виноват. Мое место… живым я только мешаю… путаюсь под ногами, как жалкий трус…

— Не надо, Сергей, прошу тебя. Перестань…

— Вместе с руками надо было резать и сердце. Что же мне делать с ним, если оно болит… невтерпеж?! И водка не помогает. Мало… Купи еще — хочу напиться!

Ближайшей к дому точкой железнодорожного полотна был переезд. Сергей прикинул — идти до него не более пяти минут. Поезда ходят часто — пассажирские, грузовые, маневровые…

Очень давно на том переезде поезд задавил человека. Перерезанный пополам труп лежал по обе стороны рельсов, а вокруг толпились любопытные. Студент Петров шел в парк на танцы и тоже присоединился к толпе. Когда мертвого по частям клали на носилки, кто-то громко вскрикнул, и мужской голос без тени сожаления бросил: