Проходчики. Всем смертям назло...

— Наверное, все-таки легче, когда знаешь, что есть на свете настоящая любовь. Сколько девчонок обманываются в своем первом чувстве! А это так больно. Помнишь, я тебе рассказывала про Нинку? Когда ее разлюбил Олег, она под поезд броситься хотела. Никого не слушала и верить во все перестала. Сидит, бывало, на работе, в одну точку уставится взглядом и не видит ничего, не слышит, и желаний у нее никаких нет. Ты знаешь, может, подобное происходит потому, что некоторые ждут от любви только приятное, только радость и не настраивают себя на преодоление трудностей, на борьбу, на лишения? А без этого какая же любовь?! Любовь это когда все одно. Когда нельзя одной. Когда и радость и боль одна.

— А говоришь, что не можешь написать письмо. Вот об этом и пиши.

— Ты так думаешь?

Все чаще и чаще встречались письма, в которых читатели просили, требовали, иногда даже приказывали, чтобы я писал, уверяя, убеждая, что у меня должно получиться.

В журнал «Юность» отправил рассказ «Раненый чибис». Вот ведь как получается в жизни! Очень давно, будучи еще студентом Ворошиловградского горного техникума, приехав в село, к себе домой на каникулы, я совершенно случайно из малокалиберной винтовки подстрелил чибиса. Рана, была пустяковая, и птица упала на землю скорее с испугу, чем от пули. Я принес чибиса в село и отдал его первому попавшемуся мальчишке. Им оказался мой сосед Василий. Через несколько минут ватага ребят с гиком носилась по дороге, волоча за собой на длинном шнурке очухавшегося от испуга чибиса. Он то взлетал, то падал вниз, кувыркался, опять взлетал и как-то боком, неуклюже взмахивал крыльями и тихо кричал. Мне стало стыдно. Разъяренный, я выбежал на дорогу, надавал подзатыльников ребятишкам, отобрал птицу и принес домой. Чибис широко раскрывал клюв, словно ему не хватало воздуха, часто моргал черными бусинками глаз, еле слышно пищал и мелко вздрагивал всем тельцем. К вечеру он умер.

Меня потряс этот случай. Что-то противоестественное было в том, что мальчишки замучили птицу. Потом, спустя много лет, в нашу большую семью (нас семь братьев и три сестры) пришла беда и более страшная, чем моя: утонул четырнадцатилетний брат Александр. Он был глухонемым. Смышленый, на редкость ласковый и обаятельный мальчуган безвременно ушел из жизни по нелепой случайности, а может, по недосмотру людей, которым было поручено его обучение и воспитание.

Милый Саша… Мы нежно любили друг друга. Я не мог объясниться с ним на его языке при помощи пальцев (на протезе они не шевелятся), но, наверное, существует все-таки телепатия. Он понимал меня по еле заметному движению глаз, губ, повороту головы. «Саша, закурить». И он уже мчится в комнату, сосредоточенно достает сигарету, чиркает спичкой, подает сигарету в губы и, увидев, как я глубоко, с удовольствием затягиваюсь, во весь рот улыбается. Однажды я вошел в комнату и остановился. На большом кованом деревянном сундуке сидел Саша и с отчаянной злобой бил своими маленькими кулачками мой неуклюжий с черными негнущимися пальцами протез. Из глаз его ручьем бежали слезы. Я молча подошел к нему, и он рывком ткнулся мне в грудь.

Знойным июльским днем, стоя у его гроба, я никак не мог поверить, что Саша погиб. Все казалось, сейчас он встанет, глаза его заблестят, сощурятся, и озорная улыбка озарит лицо. Казалось, мне приснился кошмарный сон… Я и сейчас не верю, что его нет.

О чибисе начинал писать несколько раз, и каждый раз не получалось. Будто бы все правда, все из жизни, и все не так. Не мог я смириться с той жестокостью, с которой мальчишки обошлись с птицей. Не имела эта жестокость права на жизнь. Потом осенило — ведь Саша должен спасти чибиса!

Рассказ был написан за двое суток. И в журнал «Юность» пошел без редакторской правки.

В письмах просят писать, я и сам хочу писать, уже не могу не писать, но те же письма становятся и моей радостью, моим счастьем и серьезной помехой в дальнейшей новой работе. Они отвлекают, отнимают время, возвращают к тем событиям, о которых хотелось бы забыть, успокоиться и сосредоточиться на других проблемах. Как-то в беседе со мной Борис Николаевич Полевой произнес очень глубокую по мысли фразу, над которой я долго думал: «В первой своей повести ты шел за событиями, — сказал он. — Наступит в твоем творчестве момент, когда ты должен будешь сам вести событие». Наверное, этот момент уже наступил. Повесть «Ковыль — трава степная», которую пишу, к моей биографии почти никакого отношения не имеет. Может, поэтому она так туго подвигается вперед. А может, я не могу вести событие? Но в рассказе ведь вел. Да, но там был Саша. Я только представлял его, а действие шло само собой. Легко сказать — пиши.