Проходчики. Всем смертям назло...

И потом, после описанного в повести отъезда Сергея Петрова в Луганск, шла такая глава:

«Внезапно появившаяся туча на самодовольном небосклоне Валерия Горюнова росла и мрачнела. Сообщение матери о том, что у него есть родной отец, не очень тронуло его. Гром грянул позже. Горюнов даже не знал, что поразило его больше, смерть отца или его поступок с жертвой рук. Поступок был непонятен. И непонятен потому, что еще тогда, в шахтерской больнице, когда Сергей попал к нему, он списал его жизнь со счетов. И в тот день, принимая из рук Кузнецова расписку Егорыча, Валерий почему-то вспомнил слова Бадьяна, сказанные полгода назад: «Уж ты-то своей рубахи никому не отдашь!»

С Петровым он встречаться не захотел. Ему стало стыдно и перед Кузнецовым, и перед Сергеем, и перед самим собой. Был ли то зов крови или прозрение совести, он еще не разобрался. Расписка отца, словно нагретый добела лист железа, жгла ему руки. И чем больше он вчитывался в слова, написанные там, тем острее ощущал на себе укоризненный взгляд человека, которого он не знал, но который был ему отцом.

Никогда еще Горюнов-младший не чувствовал себя таким одиноким. Потребность с кем-то поделиться, излить свою душу не давала покоя. Но перед кем? Друзей у него не было. С матерью и отчимом говорить не хотелось. Они не могли открыть ничего нового, посоветовать, успокоить. Они могли точно так же, как и их сын, при упоминании имени Ивана Егорыча горбиться и сокрушаться. Они испытывали еще более тяжелое чувство, потому что обманывали сына. Нет, мать и отчим не интересовали его.

«Каким он был, Иван Егорович Ларин? — все чаще спрашивал себя Валерий. — Какую жизнь прожил? Как же надо любить людей и жизнь, чтобы в свой последний час решиться на такой шаг?! Откуда у него такая щедрость? Почему ее нет у меня? Я же его сын».

Желание встретиться с Сергеем Петровым становилось все настойчивее. И когда оно стало непреодолимым, Валерий Иванович бросил все дела и, преодолевая неудобство, поехал в Донецк к Петрову».

Далее, уже в дневнике Сергея, была запись о том, что к нему приехал его самый первый врач Валерий Горюнов. Это удивило и озадачило его. Горюнов побыл у них несколько часов и уехал, сказав, что в Сибирь.

На большую закрутку сюжета меня не хватило. Я долго не решался отослать эти главы и некоторые другие, так и не вошедшие в повесть, потом отослал и через несколько дней понял, что повесть моя в таком изуродованном виде не должна видеть свет. Я написал письмо с просьбой вернуть ее. Рукопись мне не вернули. Пришлось писать другое письмо, требовательное, в резких выражениях, и рукопись, как бумеранг, вернулась ко мне. Вновь мой Сережка был со мной, лежал на письменном столе и обидно перекатывал крутыми желваками: опять не удалось пробиться к людям… Но до «Юности» уже было недалеко.