Проходчики. Всем смертям назло...

«Господин Титов!

Пишу это письмо в полной уверенности, что не получу ответа. Вас не существует на свете в тех деталях, которые изложены советской пропагандой. Это очередная «утка» коммунистов, допинг для обездоленной молодежи. Интересно, как дальше станет выкручиваться пропаганда? Вам же надо продолжать борьбу, а вас не существует!

Эдвард Томпсон. Бруклин, США».

Вечером, как это часто случалось, пришли друзья, Виктор и Борис, позвонили Геннадию. Мы вместе читали письма. Потом затеяли шахматный турнир на высадку. Затем Витька стал рыться в книгах, а мы втроем, втайне от него, обсуждали текст поздравительной телеграммы, которую пошлем Витьке завтра по случаю его избрания на пост Почетного председателя Клуба учебного собаководства. Его кандидатуру, так же тайно, выдвинул Борис. Генка прыскает от смеха над шахматной доской и густым басом тихо бубнит:

— Добавьте — президенту клуба… и больших творческих взлетов в деле воспитания породистых щенят!

— Подпишем — доброжелатель, — вставляет Борис.

— Чего шепчетесь? Гиганты шахматной мысли! — подходит с книгой в руке Виктор.

— Витя, а как ты думаешь… вот как врач, будущий доктор наук, у животных есть эмоции?

— Павлова почитайте! — отвечает тот и настораживается.

Ребята молча двигают шахматные фигуры по доске.

— Надька пристала… — не отрывая Взгляда от доски, говорит Генка. — Купи кобеля в дом. Сейчас мода такая, чтоб кобель на диване. А где ж его купишь, если среди специалистов ни одного знакомого нет?

— Да, без блата сейчас трудно, — в тон ему говорит Борис.

Виктор пытается заглянуть кому-нибудь из нас в глаза, но мы все сосредоточенно смотрим на доску.

— Ферзем шахуй! — подсказываю я.

— Гиганты мысли! — бурчит Витька и отходит. — А все оттого, что вовремя аппендикс не удалили!

Моя подсказка Геннадию не помогла, через пять ходов Борис его высадил.

— На картошках потренируйся! — издевается победитель. — Книжонки почитай. У меня где-то были «Шахматы для начинающих».

— Ну, заяц!.. — регочет Генка.

— Слушайте, а ведь он верит в то, что пишет! — говорит Виктор.

— Кто?

— Да капиталист Славкин из Бруклина.

— Конечно, верит! — добавляет Борис и встает из-за стола. — И верит оттого, что он не может поверить в то, о чем написал Славка. Ведь ничего подобного он за всю свою жизнь не встречал. Он просто не может представить себе такой ситуации. Она совершенно невозможна в том мире, в котором он живет. Нет, несчастье возможно и там, даже в большей мере, а вот все дальнейшее…

— Вот-вот! — встрепенулся Витька. — Представьте себе на месте Сергея Петрова этого Томпсона! Он бы не выжил, попади в такую катастрофу. И совсем не оттого, что мог быть слабее здоровьем или попал в клинику, где ему не смогли бы оказать квалифицированную помощь. Совсем не от этого! Скажите на милость, что творилось бы у него на душе, окажись он в такой беде, зная, что он обречен, что на хлеб себе заработать уже не сможет, ведь там и с руками, ногами работы не могут найти, и вообще, если и выживет, то потом умрет с голоду, будет растоптан звериным обществом, где выживает сильнейший. Ведь что Славкин Сережка?! Было трудно, но ведь его подкорка даже не думала о том, что если он останется жить, то пропадет в борьбе за существование. Она не угнетала его безысходностью будущего. Сергей знал, что будет обеспечен государством, общество его не отторгнет, каким бы он ни стал.

— Ты ответь ему, — посоветовал Геннадий. — Это не просто письмо, это составная часть той идеологической борьбы, которая происходит в мире.

— Уже ответил, и примерно то же, о чем здесь Витька философствовал.

— И фотографию с автографом пошли! — вставил Борис.

— Гениально! Черт возьми, а я не догадался!

* * *