Проходчики. Всем смертям назло...

— Все просто, как все гениальное! — ни на кого не глядя, тихо сказал главный. — А почему опрокинулись вагонетки?! — выкрикнул он. — Какого хрена они кубарем катились по бремсбергу?! — Станислав Александрович смотрел на Игнатова.

— Этого я не знаю, — ответил тот.

— Кто знает? Когут, может, ты знаешь? Почему по твоим выработкам вагонетки кандибобером летят?

— Динамический рывок… — пролепетал Саня и перестал сучить ногами.

— У тебя голова на плечах или кочан капусты? «Динамический рывок»… — передразнил главный. — Хрен бубновый, а не рывок! Рельсы в бремсберге кривые, вот они и спопиндопились! По прямым рельсам они бы скатились на плиты и уже там грохнулись бы. И… бремсберг цел был бы!

На столе зазвонил телефон. Директор поднял трубку с черного аппарата, поднес к уху. По этому телефону звонили из шахты. Мащенко что-то невнятно бормотал, потом оживился, закивал головой.

— Да, да. Все здесь. У меня. Да, да. Сколько, говоришь? Не меньше? Вагонов много? Прикажи разгрузить. Да, да, прямо на штрек. Все до единой! От разминовки далеко? Да, да. И главный механик. Это он от фитилей спрятался. Не уйдет. Нет, нет. В полной мере! — Он оторвал от уха трубку, бросил на рычаги. — Звонил Клоков, — сказал, обращаясь ко всем. — Он в шахте.

— Какая нелегкая понесла его в такую рань?! — Главный сморщил лицо, как от зубной боли.

— Егор Петрович до всего сам желает дойти. Работы, говорит, более чем на двое суток. Вот так, мил-дружки. Влипли, как кур во щи! Надо сообщать в комбинат. Такую аварию с остановкой трех лав на двое суток не утаишь. Теперь подтягивай покрепче портки и успевай встречать комиссии. Черт бы все побрал! Кто же из вас просмотрел этот паршивый ролик? Кто, ты, Игнатов?

Сергей Сергеевич опустил голову: от бессонной ночи набрякли веки, табак корявой щеткой скреб горло, он чувствовал, как по лысине ползет муха, но прогнать ее то ли не хотел, то ли стеснялся. Наверное, это было смешно, и на душе у него стало совсем скверно.

«Начались поиски «козла отпущения». Как же без него? Не будет «козла» — самим придется отдуваться перед высоким начальством. А то… вот он, виновник. Недоработал, недосмотрел… Конечно и мы, но… Накажем по всей строгости и впредь не допустим».

— Мои мастера за прошедшие сутки никаких нарушений техники безопасности на Западном бремсберге не обнаружили, — твердо сказал Игнатов, но головы не поднял.

— Но оно было! — напирал директор.

— Оно могло появиться после осмотра выработки мастером ВТБ. При резком вздутии почвы…

— Ты не разводи теорий! У тебя там, на ВТБ, одни профессора собрались! — резко оборвал его Мащенко.

— При резком вздутии почвы… — твердо повторил Игнатов, глядя в глаза директору, и, сам не зная зачем, рубанул ладонью воздух.

Он вспылил, но вовремя почувствовал это и сдержался. Не надо грубостей. Необходимо спокойно и обстоятельно объяснить.

— …и резком перекосе направляющего ролика, при постоянной большой нагрузке на него он мог износиться за считанные минуты. А то, что канат в нем застрял и оборвался… это компетенция главного механика, это его хозяйство. У него спросите. — Он сел.

— Что же, по-вашему, почва — резиновый пузырь?! — с непонятной обидой в голосе сказал Когут, будто эта почва была живым существом, близким ему, а ее оскорбили.

— Главный механик свое получит, — директор подтянул к себе лист бумаги, что-то записал. — Когда было обнаружено вздутие почвы на трехсотом метре?

— Не помню уж… — нерешительно начал Когут. — С полгода назад.

— Какие были приняты меры? — Мащенко продолжал писать и задавал вопросы, не отрываясь от листа бумаги.

— А какие меры? Никаких мер принимать не нужно было, потому что вздутие совсем незначительное и рельсового хозяйства никак не нарушало, — Когут говорил заискивающим голоском, и оттого слова его, еще больше чем обычно, казались гладенькими и скользко-кругленькими. — Перекрепление выработок забота не моя. Это хозяйство ОКРа[2].

Станислав Александрович вышагивал по кабинету за спинами сидящих у стола. Он был крайне раздражен. И только присутствие Мащенко, которого уважал и стеснялся, не позволяло ему сорваться на брань. Тогда ему стало бы легче.

За эти бранные выходки в присутствии рабочих, а то и женщин, его критиковали и в официальных кругах, и на собраниях ИТР, а партийный секретарь, Егор Петрович, объявил ему настоящую войну; он прислушивался, обещал прекратить, на некоторое время затихал, а потом срывался.

— Что вы киваете друг на друга! — он остановился позади Когута. — Меня интересует, почему вагонетки сошли с рельсов? Бремсберг прям, как стрела. Хоть и на большой скорости, но они должны были скатиться на колесах.

— Игнатов докладывал… перекос там… от вздутия… — Когут дергался на стуле, хотел встать, но не решался, повернул виноватое лицо к главному.

— Ты первым обнаружил вздутие. Почему не принял немедленных мер? Почему, я спрашиваю?!

Начальник транспорта втянул голову в плечи, будто ждал удара. Он чувствовал, нужны какие-то веские доказательства, что ВШТ тут ни при чем, но от испуга в голове не было ни единого аргумента в защиту самого себя.