Проходчики. Всем смертям назло...

Бадьян ушел. В белом больничном халате вошла Таня.

— Коля, Сереже и правую готовят…

— Успокойся, Танечка, — обнял ее за плечи Гончаров. — Надо крепиться, понимаешь, надо.

— Как посмотрю на вас, все живы, здоровы, а он… — заплакала Таня. — Как же вы не уберегли его?

— Это он сберег нас! Большинство было там… Он — как Матросов… грудью, — давясь спазмами, медленно сказал Мамедов.

Состояние Сергея час от часу становилось все хуже и хуже. Оттягивать ампутацию второй руки стало опасно.

За несколько минут до начала ампутации он открыл глаза, обвел взглядом суетившихся вокруг врачей и сказал:

— Значит, и правую…

— Сережа, речь идет о твоей жизни.

— Позовите Таню.

В белой маске вошла Таня.

— Прости, Таня, если что было не так… За вчерашнее. Не хочется мне… Не успели мы пожить по-настоящему…

По-настоящему… А что было настоящим в их жизни? Кольцо, подаренное Сережкой в день свадьбы? Нет, оно было не настоящим. Его сделали из трехкопеечной монеты Сережкины друзья. Таня понимала: откуда у студента деньги? — и не обиделась. Оно и сейчас у нее на руке рядом с тем золотым, что купил ей Сергей с первой получки. Десять настоящих не надо ей за то блеклое, медное…

Может, настоящей была свадьба? В разгар веселья им вдруг стало тесно под крышей дома, захотелось поделиться своим счастьем со всем миром. Сергей шепнул:

— Давай сбежим!

И они убежали со свадьбы. Шли по пустынным улицам ночного города, под ногами скрипел снег, и от избытка чувств им хотелось крикнуть: «Люди! Смотрите, какие мы счастливые!»

У Тани мерзли руки, и Сергей грел их в своих, больших, крепких. Потом он целовал ее в глаза, щеки, губы и шептал: «Родная моя, я тебя через всю жизнь на руках пронесу».

У Тани перехватило дыхание, она согласно кивала головой, закусывая губы, боясь разрыдаться, и не могла говорить.

…Через два часа Сергей Петров лежал в палате без обеих рук…

Утром, после операции, приехал отец. Старый солдат, сам не раз смотревший смерти в глаза, сел как подкошенный у изголовья лежащего без сознания сына.

Двое суток Сергей был на грани жизни и смерти. Двое суток не отходила от него Таня. Она словно окаменела, сидя на стуле. На уговоры пойти отдохнуть молча качала головой и опять неподвижно застывала, уставившись взглядом в одну точку.

— Сидит, сердешная, моченьки нет на нее глядеть, — рассказывала в соседней палате санитарка тетя Даша. — Аж у самой в грудях все разрывается. Стало быть, дюже любили друг дружку.

— Чегой-то ты, бабка, любовь их хоронишь! Любили, любили… Слушать гадко! — рассердился больной с перевязанным лбом. — Помню, в сорок третьем… Да чего тут рассказывать! Сидела бы, старая, на своей законной пенсии и не рыпалась! Одну жалость разводишь. Послушает иная дура такую антимонию, да так ей станет жалко саму себя, что… — Больной помолчал, кутаясь в одеяло. Улегся и враз потеплевшим голосом заговорил: — Встретил я вчера ее в коридоре, ну, девчушка еще, совсем девчушка. А вот поди ж ты!.. Спасибо ей сказал. А она смотрит удивленно: мол, за что? А я: за это! — Больной постучал кулаком в грудь по тому месту, где сердце. — На людей стало приятней смотреть, не волки они друг другу!

То ли разговор подействовал на тетю Дашу, то ли еще что, но, подговорив сестру, они вдвоем силой уложили Таню в постель.

Спала недолго. Во сне куда-то бежала отяжелевшими, непослушными ногами, проваливалась в ямы, порывалась кричать, но в рот лезла плотная, тяжелая вата и глушила звук.

Вскочила вспотевшая, еще больше усталая, чем до сна. Внимательно посмотрела на свои руки и удивилась, а чему — сама не поняла.

«Что ж ты наделал с собой, Сережка? — подумала Таня. — Неужели оставишь меня одну? Совсем одну?.. Нет, нет! Ты не имеешь на это права! Я не хочу, не дам тебе умереть! Врачи просто растерялись, да и возможности районной больницы невелики. Поеду в Донецк, к профессорам…»

— Ой, что же я раньше-то не додумалась до этого?!

И мысленно мчалась уже в областной город, к седым докторам, которым, по ее мнению, достаточно посмотреть на Сергея — и он поднимется на ноги.

Бадьян грустно посмотрел на нее, вбежавшую к нему в кабинет, и встал.

— Кровотечение мы пока остановили, — сказал он, — но, к сожалению, кровеносные сосуды поражены током, они разлагаются в живом теле, и приостановить этот процесс мы не можем. У нас нет уверенности, что не поражены другие жизненно важные центры. Конечно, возможности областной клиники выше, но… — Он хотел что-то добавить, но неопределенно махнул рукой и сел.

Таня молчала. Чувствовала, как в груди закипает глухая злоба, и не разобрать на кого. То ли на коварный ток, то ли на беспомощность медицины. Не могла и не хотела верить, что самый дорогой ей человек может уйти из жизни.

— Сначала все говорили — он дня не проживет! — неожиданно резко сказала Таня. — Эх вы! Испугались, что такого случая не было! — уже кричала она, убеждаясь, что ехать в Донецк надо немедленно.

На скамье у больницы Таня увидела Сережкиного отца. Он сидел обхватив руками голову, низко опущенную к земле.

— Папа! — окликнула Таня.

Андрей Антонович поднял голову, торопливо заговорил: