Проходящий сквозь стены

Глаза, как таковые, во время проникновений у меня, разумеется, исчезают — как исчезает тело вообще, — но нечто, напоминающее зрение, все-таки остается. Иначе я бы попросту заблудился в первой же более-менее толстой стене. Итак, я включил… ну, назовем это эмуляцией зрения. Кое-что получилось. Сначала возникла какая-то серовато-белая хмарь, состоящая из сотен тонких подрагивающих горизонтальных пластин как бы тумана, заключенная в черную прямоугольную рамку. Подслеповатое такое оконце — вроде как отдушина в баньке. Слоистый просвет был совсем небольшим — с ладонь — и находился от моих «органов зрения» на некотором расстоянии. Пытаясь улучшить изображение, я добился того, что серые пластинки прекратили вибрацию и, замерев, позволили рассмотреть себя внимательней. Оказались они в свою очередь состоящими из крошечных квадратиков. Что-то эти квадратики мне напоминали… Что-то знакомое… Ну, конечно! Зернышки-пиксели на экране телевизора. Старого бабушкиного черно-белого телевизора, потерявшего сигнал. Если приблизить лицо вплотную к экрану такого чуда видеотехники каменно-угольного периода, картина будет очень похожей.

Что ж, телевизор так телевизор, подумал я. Попробую заняться настройкой.

Чем старше техника, тем проще с ней иметь дело.

У бабушкиной «Чайки» имелось двенадцать фиксированных положений переключателя каналов, а изображение наличествовало только на одном. У здешнего «телевизора» каналов оказалось и того меньше. А может, мне просто повезло. После четвертой попытки сменить фокусировку зрения в сером окошечке что-то проявилось. И даже само оно как будто бы чуточку расширилось. Я увидел стену. Обычную голую стену, оклеенную исковырянным пенопленом в мелкую шашечку. В моей квартире пеноплена сроду не бывало. Значит, я умотал куда-то к соседям. К кому же, к кому? С одной стороны у меня неуемные в любви молодожены, с другой — шахта лифта, с третьей — улица, с последней, через коридор, — четырехкомнатная квартира, занятая чертовски большой, но не слишком дружной семьей. Глава семьи — тихий пьяница, вожатый трамвая. Его супруга — горластая дворничиха, заправляющая в нашем дворе. Какое-то там количество (решительно не поддающееся подсчету) одинаковых с лица детей-шалопаев. Поскольку свободное падение с высоты седьмого этажа мне не запомнилось абсолютно, будем считать, что направление для бегства было интуитивно выбрано верное. Стало быть, улепетывал я от Аннушки или в сторону молодоженов, или в сторону дворничихи, шофера и неясного числа шалопаев. Судя по плачевному состоянию настенной облицовки, занесло меня именно к последним.

Хорошо это или не очень? Наверное, не очень. Ковыряя стену, любознательные дети вряд ли сообразят выкрошившийся мусор прибирать до поры до времени в отдельную емкость. И значит, я, когда-нибудь выкарабкавшись на волю, рискую оказаться без тех или иных участков кожного покрова, а то и чего поважней. Блин!

Однако отчаиваться было рано. Я попытался посмотреть в сторону. Для начала вправо. После короткой паузы раздалось странное механическое стрекотание, и окошечко поехало вслед за взглядом. Достигнув какого-то предела, остановилось. Теперь влево. Такая же история: негромкое стрекотание с секундным замедлением и перемещение видимой области до некого ограничителя. Вверх-вниз… А вот перемещения по вертикали, сопровождаемые все тем же звуком, похожим на жужжание крошечного моторчика, были существенно короче.

Но что, если попробовать прильнуть к нашему, так сказать, окоему, вплотную?

Я сунулся вперед, жужжание изменило тон, серая отдушина послушно метнулась мне навстречу, и я… В общем, если бы было чем, ей-богу, заорал бы.

Перед моим взором, по-прежнему монохромным и раздробленным на тысячи отдельных пикселей, будто у стрекозы или мухи, предстало квадратное помещение размером с гостиную средней городской квартиры. Комната была пуста, лишь в дальнем углу, возле приотворенной дверцы — сквозь щель можно было различить внутренности клозета, — притулилась узенькая кровать унылого казенного вида. На некотором расстоянии от кровати стояла низкая, сто один раз крашенная и все равно безнадежно облупленная тумбочка, навевающая мысли о казарме и даже гауптвахте, а на тумбочке — маленький телевизор. Впрочем, телевизор был вполне приличный: «Philips», и даже, видимо, цветней. Он работал. В кровати, закинув ноги на спинку, валялся полуголый юнец и с блаженной улыбкой дебила пялился в телек. Там пластилиновые человечки пластилиновыми цепными пилами, мясницкими тесаками и прочими сходными орудиями расчленяли друг друга на множество брызжущих кровью кусков. Побежденные грозили победителям отъятыми кулачками. Срубленные головы плевались желтым пластилиновым ядом и грязно бранились.

У ценителя садистской мультипликации было чрезвычайно знакомое лицо.

Мое собственное.

Я немного подумал и хлопнулся в обморок.

Когда я пришел в сознание во второй раз, злодей, похитивший мою внешность, вовсю храпел, вольготно разметавшись поверх смятого одеяла.