Проходки за кулисы. Бурная жизнь с Дэвидом Боуи

Новый уровень наших с Дэвидом отношений начался с другого его международного звонка. На этот раз он находился в доме своих родителей, а я – у своих, на Кипре (я отправилась туда после окончания песенного конкурса, а Дэвид полетел обратно в Англию с Кеном).

Новости были трагическими: Джон Джонс умер от пневмонии вскоре после того, как самолет с Дэвидом и Кеном приземлился в Хитроу.

Дэвид хотел, чтобы я приехала к нему так скоро, как только могу. Мой отец щедро предоставил мне такую возможность, и я успела приехать на Плэйстоу-гроув до похорон, хотя я о них почти ничего не помню.

Зато я прекрасно помню последовавшие за ними несколько недель, потому что они были одними из самых трудных в моей жизни. Мы с Дэвидом остановились на Плэйстоу-гроув, чтобы помочь Пегги пережить эти дни (причем я спала в одной спальне с Пегги, а Дэвид – в другой: подобающий, хоть и отвратительный распорядок). И, вообще говоря, это было ужасно. Пегги была абсолютно депрессивна и беспомощна – абсолютно потеряна и некомпетентна, поскольку Джон совершенно все делал за нее. А Дэвид тоже был не лучше. Он горевал по отцу, которого искренне любил и от которого зависел, но он был и зол. Во-первых, ему была ненавистна мысль, что он должен заботиться о матери теперь, когда его отец умер. Во-вторых, он не мог смириться с тем, КАК он умер: Пегги слишком долго медлила, прежде чем вызвать врача, и в конце концов Джон Джонс задохнулся в одиночестве в верхней комнате, не дотянувшись до своей кислородной маски: Пегги не было рядом.

У Дэвида уже давно были сложные отношения с матерью, так что ужасное невысказанное обвинение коренилось в удобренной прошлыми обидами почве. Это было просто чудовищно: Пегги слонялась по дому, стеная, что прожила свою жизнь бессмысленно (она еще не знала, что родила великого Дэвида Боуи); Дэвид замкнулся в мрачном возмущении; оба клевали друг друга, как обезумевшие грифы, запертые вместе в этом крошечном домике, а я болталась между ними, пытаясь придумать какие-то рац.предложения – “Дэвид, почему бы тебе не начать брать уроки вождения теперь, когда ты можешь пользоваться папиным “фиатом”?”, или: “миссис Джонс, может, нам выгулять собачку?” – и стараясь разыгрывать милую-Энджи-Барнет-душу-вечеринки. Уфф.

Отношение ко мне Пегги было просто ужасно. Она срывалась на мне тем же образом, каким, видимо, срывалась на Терри, и я начала понимать, что заставило Дэвида с ней порвать; до тех пор я считала ее относительно милой, а вовсе не той тяжелой и требовательной женщиной, которую описывал мне Дэвид каждый раз, как вспоминал о ней. Но тут уж она показала себя во всем своем мрачном величии – столь же злобная, как и несчастная.

Ее оскорбления проявлялись в разнообразнейших формах – от самой прямой брани до низкопробных притеснений. Дэвид, например, не любил чай; он пил только кофе. Так что, если Пегги делала себе чашку чая, она одновременно готовила Дэвиду его кофе, затем ставила ему под нос, а себе – свою чашку чая. Я могла сидеть рядом с ней все это время, но она игнорировала меня до тех пор, пока они с Дэвидом не усаживались со своими напитками. Тут она могла взглянуть на меня с невинным удивлением и сказать: “О, я и не подозревала, что вам тоже что-нибудь нужно. Может, хотите чашечку чего-нибудь?”

Принимая во внимание мой характер, я едва сдерживалась. Впрочем, я предпочитала тяжкий мир открытой войне. Так что я выворачивалась наизнанку, лишь бы умиротворить несчастную женщину. Я твердо решила не провоцировать скандала и не давать ей законного права ненавидеть меня. Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не хотела, чтобы Дэвиду пришлось становиться на мою сторону против собственной матери. Я знала, что ему не нужно этой конфронтации, что он будет о ней глубоко сожалеть. Так что каждую ночь я забиралась в постель и лежала рядом с этим несчастным чудовищем, молясь всем святым, чтобы скорее пришел сон. Частенько, он долго не приходил. Ужас.

Впрочем, великие вещи рождаются в ужасные времена. И из этой эмоциональной трясины на Плэйстоу-гроув мы с Дэвидом выбрались, завязав еще более тесную связь.

Он стал по-новому доверять мне. Помимо того, что я была его советчиком и воплотителем его идей, я стала и его роуд-менеджером, разъезжая вместе с ним по всем странновато разбросанным гигам, раздобытым для него Кеном Питтом: рабочие клубы, кабаре-холлы – что угодно, только не та сцена, к которой он действительно принадлежал. И, пока он смотрел, как я подключаю усилки и микрофоны и эффективно разбираюсь (без кастета!) с теми привлекательными, честными, теплыми и чудесными личностями, которые обычно управляют рабочими клубами, он начал понимать, насколько я отличаюсь от “просто девушки”. Его предубеждения были поколеблены (а Дэвид, не смотря на все свои либеральные рассуждения, был таким же шовинистом, как и любой мужчина его поколения), и он начал видеть возможность настоящей дружбы и соратничества с такой мужественной девушкой, как я. Так что мы обнаружили еще больше общего, и наши отношения стали еще крепче.