И, когда она обалдело посмотрела на него, он добавил: “Потому что, если нет, то следовало бы”, и она улыбнулась. Хороший знак, подумала я, уже ощущая зуд.
“Ну, сказала она, вообще-то не ношу.”
Биффо бросил на нее самый завлекающий взгляд: “Ну, тогда, может, ты пойдешь с нами, и мы подыщем тебе парочку. Уверен, мы без труда найдем твой размер.”
Вернувшись на Оукли-стрит, мы познакомились с ней поближе и сообщили, кто мы такие, а потом исполнили свое обещание. Поднесли ей холодный напиток и горячую самокрутку и показали ей нашу чулочную коллекцию, и она примерила парочку. Потом Биффо сам сделал примерку – “показал самую суть”, как мы все это называли, все еще под впечатлением от его величественного инструмента, – а потом, не в силах больше сдерживаться, мы насиловали ее пока ей не настало время идти обратно в школу. Она ушла, спросив, когда ей можно будет придти и поиграть еще. Они все возвращались. В те времена авантюризм распространился по всей стране.
Так и шло: не только секс, но все эти чувственные, спонтанные, творческие чары, заворожившие меня и моих друзей в то время и в том месте.
А это действительно было другое время: изысканные и прекрасные одеяния, утонченные блюда, блистательная музыка, озарения моих поэтических вечеров, которые действительно остались самыми лучшими моими воспоминаниями. Не каждый получает возможность насладиться в собственном доме выступлением своих любимых артистов – лучших в мире, – впервые представляющих свои новые работы современникам – возможно, лучшей в мире аудитории.
На Оукли-стрит было замечательно, но Челси не был всем земным шаром. Конкретно, он не был Нью-Йорком, он не был королевством Дэвида, а я все еще была подданной этого королевства, так что время от времени мне приходилось покидать Лондон и отправляться туда, где был Дэвид (на самолете: я не разделяла его паники, что страшный дядя заберет меня, если я поднимусь в небо).
Где бы Дэвид ни оказывался, везде становилось кокаиново-холодно и часто очень странно, но все же быть с ним имело свои плюсы. В смысле личной жизни он забился в угнетающе маленькую норку существования в неустроенном отвратительном темнокаменном доме на Западной Семнадцатой улице вместе с бандой верных подхалимов, и это было ужасно грустно; его жизнь превратилась в сплошное одинокое обдалбывание и одержимость работой, и больше ничего. Но, конечно, вся эта энергия, которую он выплескивал в работу, сотворила чудеса для его профессиональной жизни. Его новая музыка была великолепна. “Diamond Dogs” – и альбом, и турне – были его самой честолюбивой затеей, и они имели огромный успех.
Весь проект, от концепции альбома до отточенной Дэвидовской хореографии и духзахватывающих тур-декораций Джулза Фишера, стал настоящим триумфом. Основная идея, с ее узором из сай-фай-шок-тоталитарно-мутантских тем, был блестящим синтезом Кафки, Дали, Жене, Берроуза, Хаксли и прочих андеграунд-мыслителей, связавшихся воедино у Дэвида в голове; он сделал блестящую работу, переведя их идеи на язык хорошо раскупаемого, духовно объединяющего рок-н-ролльного театра. Песни были крепки, умны и эффективны: высокоэнергетический рок во всей своей ритмично-мелодичной красе. Группа – восемь инструменталистов и двое танцоров/подпевщиков – была замечательная. Костюмы и хореография – потрясающие. Декорации, освещение и спец-эффекты – просто не от мира сего. Никто до этого в роке никогда и не думал отправиться на гастроли с чем-то даже отдаленно напоминающим такую монументальность: все равно что каждый вечер монтировать и демонтировать бродвейское шоу. Дэвид не просто выступал с концертом: он был звездой многопланового драматического спектакля, первой рок-оперы, спродюсированной и исполненной как таковая. Когда он поднимался на сцену в Бостоне или Кливленде или где-то еще, он не просто представлял свои песни; он пел истории в фантастическом городе во вневременном времени.
Для рок-фэнов это была совершенно новая неосвоенная территория – не совсем неожиданное направление, принимая во внимание давно усиливавшуюся Дэвидовскую театральность, но все же революционное. До “Diamond Dogs”-турне фэны вынуждены были довольствоваться своими собственными визуальными фантазиями, какие только способен был вызвать самый обычный концертный зал. До Дэвида существовали лишь свето-шоу Пинк Флойд и психоделической братии из Сан-Франциско. А вот после Дэвида возникла целая куча разного рода придумок вплоть до сегодняшней поп-театральности типа Майкла Джексона, но не думаю, что когда-либо было что-либо, способное сравниться с “Diamond Dogs”. Множество спектаклей были размашистей, а их обеспечение дороже, но ни один из них не был умнее. Ни в одном из них не было столько смысла, ни один из них не доносил так эффективно этот смысл до зрителя.