Так текла наша общая мысль, а между тем я давно, еще у реки, заметила в маме что-то незнакомое, пугающее, и только на подъезде к городу меня осенила догадка, что именно: в ее одиноких мыслях не было меня, я в ней отсутствовала напрочь, в ее одиночестве не было места мне, ее дочери! Я всегда чувствовала себя в маме, стоявшей в очереди за молоком, в маме, пришедшей на родительское собрание и укрывшейся за спиной какого-нибудь высокого родителя, в маме, принимающей экзамены у студентов, а сейчас меня не было на свете. И только когда мы вышли из автобуса -- сначала она, а я за нею, как тень, -- я постепенно стала проявляться в ней: вот она остановилась перед булочной, вспоминая, есть ли в доме хлеб, вот поднесла к рукам часики, где было написано, что у меня прозвенел последний звонок, что я захлопываю портфель и сломя голову несусь по школьной лестнице вниз. Она чуть замедляет шаг, оглядывается с осмысленным выражением лица, наконец видит, видит меня, и мы встречаемся с нею у подъезда. Она спрашивает у меня, как прошел день, с таким тревожным выражением лица, будто со времени нашей разлуки пронеслась целая жизнь.
Позже я не раз встречала ее в различных местах: на городском кладбище, сидящую перед какой-нибудь могилой на скамейке, в деревне Липяги, почти поглощенной городом, -- она пробиралась под зонтом по грязной улочке между заборами, и у меня не хватило духу окликнуть ее и сказать, что дождь давно кончился... В отдаленных уголках парка у нашего дома, называемого "леском"... Я ходила за нею след в след, как тень, как Зарема. Как-то я даже принесла домой ее сумочку, забытую в сквере у рынка, а однажды подняла ветку липы, которую она долго разглядывала, и тоже углубилась в ее изучение. И что такое -- она все не видела меня и не видела. И я решила: не иначе как что-то случилось у нее со зрением -- я давно не помню ее с книгой или за швейной машинкой. Она ничего не шьет себе нового, хотя ситец давно куплен. И однажды, улучив подходящий момент (отца не было дома), я подступила к ней с вопросом: что все это означает?..
-- Ты еще об этом пожалеешь... -- выслушав мое взволнованное повествование о наших с нею невстречах, сказала мама.
Мы сидели на балконе в окружении целого выводка мелких георгинов под названием "Веселые ребята", с трогательным выражением лепестков поворачивавшихся на закат солнца.
-- О чем? -- мгновенно испугавшись ее слов, спросила я.
Я никогда не знала заранее, как мама отреагирует на тот или иной мой поступок, тогда как реакции отца, вся палитра, были мне известны назубок. Я подумала, что мама сейчас разразится упреками.
-- О школе, конечно... Учиться надо хорошо, -- без всякого энтузиазма произнесла мама, -- а ты, оказывается, все время прогуливаешь.
У меня от души отлегло. Я боялась, что после моего рассказа мама замкнется в себе, а ее "замыкания" мучили меня гораздо больше, чем приступы отцовского гнева.
-- Все равно приходится жить по этим законам, -- подавив зевок, продолжила мама. -- Раз уж вообще появилась на этот свет. Извини, что я доставила тебе эту неприятность, -- добавила она.
-- Что ты, что ты, -- любезно возразила я. -- Мне очень нравится жить.
-- Да? -- удивилась мама, и ее рассеянность на мгновение слетела с нее. -- Правда? -- продолжала удивляться она. -- Вот это славно. Но все же... Учиться следует хорошо. Ведь тебе придется куда-то там поступать, -- как бы с отвращением проговорила она, -- и с тебя там потребуют приличный аттестат.
-- Мама, -- я тронула ее за руку. -- Мы не об этом говорили.
-- Да? -- пощупав сухую землю под своими "ребятами", спросила мама. -А о чем же?
-- Я спросила тебя, почему ты ни разу не заметила меня, когда мы нос к носу сталкивались с тобою в различных местах? У тебя что-то с глазами?
-- С глазами у меня все в порядке. -- И эту фразу мама произнесла с отвращением, точно здоровое ее зрение могло нанести ущерб тому, что оно вбирало в себя. -- Ты неверно поставила вопрос. Тебе надо было спросить меня, почему я, собственно, шатаюсь по окраинам, в то время как вас с отцом, заметь, нет дома... И я ответила бы тебе: твоя мама немного больна, самую малость, но все же. У меня развилась боязнь замкнутого пространства. Кажется, это называется клаустрофобия. И порою я даже не могу одна находиться в доме.
-- И давно это с тобой?
-- Давно. Но прежде я просто боялась закрываться в ванной. А сейчас даже не могу положить письмо в конверт. Мои отчеты на завод посылает Шура. И сумку не могу закрывать, и коробочки из-под духов сразу выбрасываю. Все предметы, у которых должны быть футляры, как будто превращаются в меня саму, стоит мне только начать их упаковывать. А почему я тебя не замечала, не знаю. Поищи сама этому какое-то объяснение... -- заключила она.