Читаем Прокламация и подсолнух (СИ) полностью

Да, будет история, если сейчас окажется, что Подсолнух им все наврал! Уж больно у слуджера голос насмешливый, а ведь он поганца как облупленного знает…

– Батька его, видишь, ублюдком повеличал да сказал, что матушка его с приказчиком путалась, – Симеон уже и сам не верил ни единому слову. Вспомнил Гицэ, прибавил с досадой: – Лихой же должен был быть тот приказчик...

Осекся, враз похолодел и забыл, как дышать.

Тудор смотрел прямо перед собой, в никуда, широко раскрыв глаза. Такой взгляд у него был, когда рубили сербских шпионов на Дунае. Когда хлестались с янычарами на стенах Видина. Когда...

Тудор вслепую провел ладонью по столу, под руку подвернулось перо – только хрустнуло в пальцах.

– Так, значит, высокие бояре? – с тихой, но беспредельной угрозой выговорил он, и Симеону отчаянно захотелось нырнуть под стол. – Ради детей скандала, значит, не устраивать? Память покойницы не трепать? Уговаривали-то как! Божились, что детей не тронут! Значит, меня оттерли, а его приструнить не можете? Что ж, ваша воля!

Он встал.

Симеон вскочил тоже и едва не рухнул обратно, когда наконец-то прозрел. Дурак! И Йоргу не умнее! Тудор полжизни провел в приказчиках, в том самом семействе, и если бы они догадались сразу...

Тудор вытащил пистолет из-за пояса, обстоятельно осмотрел затравку и спуск. Убрал оружие. Руки у него уже не дрожали, и лицо было совершенно спокойно, но Симеона все равно подирал мороз по коже. Это, выходит, Подсолнух – ему сын родной? Господи Иисусе, да за свою кровиночку порвать любого на мелкие клочья – как в лужу плюнуть! Сейчас сорвется, размотает того боярина по всем окрестным заборам.

А потом – что? А дело как же? А если арнауты там, или просто вооружен боярин?

Тудор даже головы не повернул, стремительно выходя из комнаты. С галереи крикнул так, что сонные галки сорвались с ночных деревьев:

– Седлать!

Симеон выскочил следом, на ходу гадая, как бы его остановить.

– Слуджере...

Тот снова не заметил, и Симеон бросился за ним в дверь и успел увидеть, как вскочил с кровати Штефан, и как Тудор, небрежно отстранив его рукой, рванул со стены саблю. Вытянул клинок до половины – в свете лампы тускло блеснула ухоженная сталь. Как есть, порубит в сечку того боярина, а потом – или в бега, или на плаху... И не остановишь, коль у него сабля в руке, пополам распластает – не заметит. Хоть одного не оставлять бы!

– Слуджере, куда?

– К сволочи этой. К Николае, – был ответ, вместе с лязгом клинка, вброшенного обратно в ножны.

Симеон мысленно схватился за голову – все, служите заупокойную. Замирая от собственной храбрости, остался стоять – на проходе, в распахнутой двери, будто невзначай перегораживая собой выход на галерею и зная только одно – его нельзя пропускать, любой ценой, пусть хоть с дороги отшвыривает, хоть порубит, хоть потом убьет.

– Тудоре, стой! – Штефан сорвался с места, метнулся вперед, перехватил слуджера за руку. – Я сам уеду, сам! Сейчас же!

Сдурел, Подсолнух?! Он же себя не помнит!

И тут Симеон растерялся по-настоящему. Потому что Тудор остановился.

– Что ты сказал?

Штефан так и продолжал хватать его за руки, уж не поймешь, то ли держал, то ли вцепился, чтобы не рухнуть, но загораживал собой выход и говорил безостановочно. Голос у него был прозрачный и дрожал, похоже, от слез, но слова он выплевывал решительно и торопливо:

– Не надо! Мало он тебе крови попортил?! Не связывайся! Я сам уеду, только скажи! Только ты не езди... Тебе с ним говорить нельзя, он... – Штефан осекся, замотал головой. – Он говорил... это такое... такая грязь... противно. А убивать его тебе нельзя, я лучше сам уеду.

Слуджер, кажется, действительно растерялся – в первый раз на памяти Симеона. И взгляд уже не прежний, пугающий, и сказать что-то пытался не раз, вот только слов не мог найти, а Штефан все говорил и говорил, все больше распаляясь.

– Я бы его сам за маму убил, сволочь, но...

Тудор наконец высвободил руки. И осторожно, почти ласково потянулся к лицу Штефана.

– Малыш. Что ж ты сразу не приехал?

– Я...

Подсолнух вдруг схватился за воротник и покачнулся. Тудор попытался его поддержать – шарахнулся в сторону. Замер, все еще шатаясь, с трудом стоя на ногах, но голову вскинул упрямо. Похоже, даже вытянулся, как перед Симеоном давеча, когда сознавался, что подбил Гицэ по горам завывать.

– А зачем? Мамы нет давно, царствие небесное, а со мной нянчиться уже не надо! Не дите – от бед за чужую спину прятаться, сам справлюсь! Перед Николае извиняться, отцом его звать не стану – противно, – он поперхнулся, качнулся снова, но ухватился за косяк, чтобы не упасть, и договорил сдавленно, придушенным голосом: – Только это еще не значит, что я с тебя стану что-то требовать... навязываться. Я уеду.

– Так, хватит! – Тудор шагнул вперед и сгреб Подсолнуха в охапку, отрывая от несчастного косяка. – Уедет он! Ляг живо, несешь тут околесицу!

Штефан сдавленно пискнул и уткнулся слуджеру в грудь, прямо на глазах Симеона превращаясь из взрослого парня, лихого вояки и сквернослова, в испуганного и усталого мальчишку, что примчался со своей бедой в родные объятия.

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже