Прокламация и подсолнух (СИ)

Цыган почесал в затылке: конь, конечно, был прекрасен, но соваться ему что-то расхотелось. Да и глаза юного боярина ему теперь не нравились: плескалось в них на самом донышке что-то темное, мрачное и отчаянное... Конечно, щенок совсем, конечно, без охраны и в дальней дороге – вон как деньги бережет, но чутье подсказывало цыгану: парень дошел до той грани, за которой человек творит неведомо что, даже не понимая своих деяний. К дьяволу связываться с сумасшедшим, какой бы легкой добычей тот ни выглядел! К тому же, бродяги явно положили глаз и на кошелек, и на коня с хорошим седлом, а у мальчишки за поясом пистоль, и если цыган не ослеп, то второй остался в ольстре на гнедом...

Он так и просидел, размышляя и покуривая, пока боярин не закончил нехитрый обед и не встал. Коня ему подвели быстро, и он сноровисто вскочил в седло, едва коснувшись носком стремени. Разобрал поводья, потрепал гнедого по шее и что-то шепнул ему на ухо.

Корчмарь еще раз попробовал предложить боеру послать с ним слуг, но тот вновь огрызнулся, и хозяин со вздохом проводил его со двора. Цыган тоже вздохнул вслед: сытый липпициан играл, бочил, охлестывал себя хвостом по бокам... Уносил с собой чужую душу. Вот только цыган ни единого мига не жалел о своем решении: все-таки глаза у мальчишки были очень и очень нехорошие.

Время показало, что он поставил на правильную лошадь. Когда в распадке дорогу гнедому преградили двое оборванцев в овчинных жилетах и с тесаками в руках, а еще четверо ссыпались со склонов с боков и сзади, Штефан не стал слушать, что ему обещают оставить жизнь. Он и не слышал толком ничего, от усталости и недосыпа пребывая уже где-то за гранью реальности.

Не спеша вынул пистолеты из ольстров, взвел курки. Подождал немного – бродяги с дороги не отошли, даже засмеялись и стали подначивать, мол, не выстрелишь.

Они стояли очень близко, целиться было ни к чему, а после всего пережитого эта беда оказалась последним перышком, которое ломает спину верблюда, и на последствия стало совершенно наплевать...

Штефан молча вытянул руки и разрядил пистолеты в бородатые рожи. 

Часть II

- 1 -

– Макария! Чтоб тя черти взяли, поросенок, ты б еще мокриц развел!

– Так я ж, дяденька Мороя, того... В речку сверзился, эта скотина дюже норовистая!

– Молчать, я тебя спрашиваю! Это ружье, дубина! Ружье, понимаешь? А не ухват, черт тебя дери, и не коромысло! И не нравится скотина – будешь пешкодралом по горам скакать, понял? Ишшо тебе норов подбери, голодранцу!

Телега скрипела по дороге, возница спал, свесив голову на грудь и уронив вожжи. Остальные слушали перебранку и тихо ухмылялись в усы: а и за дело парня строят, коль в отряд попал, изволь соответствовать! Пограничная служба – она, брат, не просто так, что налоги списывают. Тем более, тут место неспокойное, и граница не одна. До Порты тож рукой подать. Вот и лазает всякая шушера, что с австрийской стороны, что с турецкой, и все, слышь, через Романию!

Но парнишка, конечно, по первости не обтерпелся еще, как его отец в пандуры законопатил. Сидит теперь, вздыхает и мрачно косится на своего мерина, который в руках у Морои – сущий котенок, вон шагает следом и даже ластится украдкой, сдвигая шапку на нос...

– Ладно, – махнул рукой Симеон. – Мороя, забери у Макарки коня пока, а то свернет себе шею всамделе. И ездить научишь, у его батьки одна упряжная кобыла, и та еле ноги таскает.

– Слушаю, командир, – пробурчал Мороя и тяжко вздохнул, крутя в руках несчастное ружье, от которого вышел весь сыр-бор. – Это надо было так оружие улячкать, а?.. Да в армии бы его за такое дело...

Разворчавшийся Мороя ткнул возницу в бок ружьем, тот всхрапнул, подскочил, ошалело озираясь.

– Че?

– Через плечо! Не спи, не дома!

Макарко понурился на телеге, и Симеон, подгоняя лошадь, легонько тронул парнишку нагайкой по плечу.

– Полно, Макарко, не горюй. Научишься! Куда денешься, раз в отряде теперь, – и прибавил построже: – А чтоб ружье чистить не забывал, на заставе три караула вне очереди.

Далекий выстрел раскатился в сыром воздухе глухо, будто ветка хрупнула.

– Тихо! – рявкнул Симеон и одернул коня. – Где стреляли?

Мороя бросил Макарке ружье, ухватился за луку седла.

– В распадке, командир.

До заставы два шага, это кто ж тут озоровать и палить удумал?!

Симеон мотнул головой – вперед!

Пандуры поскидали плащи за спины, расхватали поводья. Приказа не требовалось, порядок был заведен раз навсегда. Трое – у телеги в охранении, остальные погнали. Сперва отрядом, потом рассыпались, уходя на склоны по сторонам дороги, хоронясь за деревьями. Мало ли что!

А что – было. Истошное конское ржание долетело еще когда они были за поворотом, потом послышались вопли, забористая ругань и уханье, будто кого-то били ногами...

Симеон вылетел на дорогу, осадил коня и вскинул пистолет.

– А ну, стоять!

– Пандуры! – взвизгнул кто-то и кинулся наутек. Тотчас скатился обратно: из леса на склонах вырвались ребята Симеона, окружили место стычки.