Проклятая игра

Ему надо видеть. Или, если увидеть не получится, — что увидеть? простая чувственность? — тогда он должен научиться другому способу познания. Это обещала ему комната, шепчущая в ухо: знание о чем-то новом и способ, как это новое узнать. Он несся вверх, перехватывая руками перила, выше и выше, все меньше ощущая боль, он поднимался в гудящую тьму. Он так хотел проехаться на поезде призраков. В этом заключались его мечты, которые никогда раньше не проявлялись и которые никогда больше не возникнут. Кровь хлюпала в туфле — он смеялся над этим. В ноге началась судорога — он не замечал ее. Впереди — последние ступеньки, он с трудом взобрался по ним. Дверь была полуоткрыта.

Он достиг самого верха и, хромая, направился к двери.

* * *

Хотя в погребе было совершенно темно, это мало волновало Пожирателя Лезвий. Уже много недель его глаза не видели так хорошо, как раньше: он научился заменять зрение прикосновением. Он поднялся на ноги и попытался думать ясно. Скоро придет домой Европеец. Тогда наступит кара за уход из дома и за то, что он не смог предотвратить побег. Еще хуже, что он больше не увидит девушку, не сможет смотреть, как она мочится этой ароматной жидкостью, которую он сохранял для особого случая. Он был в отчаянии.

Он даже теперь слышал, как она ходит по холлу над ним поднимается по ступеням. Ритм шага ее крошечных ножек был знаком ему, он слушал долго, ночью и днем, как она ходит взад-вперед по своей конуре. Мысленно, сквозь потолок погреба, ставший прозрачным, он поглядел вверх, между ее ног, когда она взбиралась по лестнице, — там зияла роскошная щель. Он разозлился при мысли, что теряет эту щель и ее саму. Конечно, она была стара, совсем не такая как красотка за столом и те, другие, на улицах, но уже несколько раз ее присутствие было тем единственным, что спасало его от безумия.

Он пошел обратно, спотыкаясь, к своей маленькой автоканнибалке, чей обед был так грубо прерван. Прежде чем он достиг ее, нога наткнулась на нож для резки, который он оставил на столе, чтобы она ухаживала за собой сама. Он опустился на четвереньки и стал хлопать по полу, пока не нашел его, затем пополз обратно к лестнице и принялся рубить дерево, там, где свет, пробиваясь сквозь щели, указывал расположение засова.

* * *

Кэрис не хотелось снова подниматься наверх. Там было слишком много того, чего она боялась. Косвенные намеки — не факты, но и их было достаточно, чтобы сделать ее слабой. Почему Марти пошел наверх — а это было единственное место, куда он мог пойти, — вот что смущало ее. Несмотря на все его утверждения о понимании, все еще оставалось много того, что ему предстояло узнать.

— Марти? — позвала она под лестницей, надеясь, что он покажется наверху, улыбнется и похромает к ней, и не придется подниматься и уводить его. Но ее возглас встретил тишину, а ночь не становилась длиннее. Европеец мог зайти в дверь в любой момент.

С неохотой она начала подниматься.

* * *

Марти до сих пор не понимал. Он был девственен, жил в мире, не зная об этом глубоком и радующем проникновения не только в тело, но и в разум. Атмосфера комнаты затуманила его голову сразу же, как только он вступил в нее. Пластинки его черепа, казалось, заскрипели: голос комнаты, не нуждавшейся больше в шепоте, был криком в его голове. Ты пришел? Ну конечно, ты пришел. Добро пожаловать в Страну Чудес. Он смутно осознавал, что его собственный голос произнес эти слова. Вероятно, это все время был его голос. Он говорил сам с собой, как лунатик. Даже теперь, хотя он раскусил весь трюк, голос снова звучал, но чуть ниже: Прекрасное место, чтобы познать себя, ты не находишь?

При этом вопросе он огляделся. Здесь не на что было смотреть, даже на стены. Если в комнате и были окна, они оказались герметично закрыты. Никаких звуков внешнего мира сюда не доходило.

— Я ничего не вижу, — пробормотал он в ответ на похвальбу комнаты.

Голос засмеялся, и он сам вместе с ним.

Здесь нечего бояться, — сказал голос. Затем, после самодовольной паузы. — Здесь вообще ничего нет.

И это правда, не так ли? Совсем ничего. Не было даже темноты, которую он не мог бы видеть; это была сама комната. Он резко оглянулся через плечо: он больше не мог разглядеть за собой двери, хотя знал, что оставил ее открытой, когда вошел. Должен был быть хотя бы отблеск света с лестницы. Но и это освещение было поглощено, как и луч его фонаря. Душный серый туман подошел так близко к его глазам, что даже когда он поднимал руку прямо перед собой, то ничего не видел.

Не правда ли, хорошо, — успокаивала комната. — Ни судей, ни нар.

— Я ослеп? — спросил он.

Нет, — ответила комната. — Ты видишь все, как оно есть.

— Мне… это… не нравится.