Проклятая игра

— Приходите, когда обустроитесь, — сказала Лилиан; ее отношение заметно улучшилось, когда Марти продемонстрировал оценку ее труда, — и я покажу вам, на что они способны.

— Спасибо. Я обязательно приду.

— Я хотел, чтобы вы посмотрели на собак, — сказал Уайтхед, когда они оставили бараки позади и оживленно зашагали по газону к ограде, проходящей по периметру усадьбы. То, о чем он говорил, было далеко не единственной причиной для визита, и Марти чертовски хорошо знал об этом. Уайтхед захотел напомнить Марти о том, что он оставил позади. И куда, по милости великого Джозефа Уайтхеда, он может в любой момент вернуться. Что же, урок усвоен. Он скорее станет прыгать через горящий обруч ради старика, чем вернется опять под опеку коридоров и камер. Там не было даже Беллы; в глубине Вондсворта не было заперто величественной и таинственной матери. Лишь заблудшие люди, как и он.

Теплело: вставало солнце, бледно-лимонный шар медленно поднимался над кучей домишек, и иней таял на газонах. Впервые Марти почувствовал какой-то смысл в планировке усадьбы. С любой стороны от них открывался великолепный вид: ему было видно воду, озеро или, возможно реку, которая поблескивала за скоплением деревьев. К западу от дома стояли два ряда кипарисов, ограждающих аллеи, возможно, с фонтанами; с другой стороны был густой сад, огражденный невысокой каменной стеной. Ему понадобится несколько недель, чтобы изучить это место.

Они дошли до двойной ограды, проходившей вокруг всей усадьбы. Добрых десяти футов высотой, обе изгороди оканчивались твердыми стальными стойками, наклоненными в сторону возможного нарушителя. Поверху вилась спираль из колючей проволоки. Вся конструкция почти наверняка была под напряжением. Уайтхед разглядывал ее с видимым удовлетворением.

— Впечатляет, а?

Марти кивнул. Это зрелище тоже было знакомо ему.

— Отвечает требованиям безопасности, — сказал Уайтхед.

Он повернул налево и зашагал вдоль изгороди, разговор — если его можно было так назвать — принял форму беспорядочных высказываний, словно он был настолько нетерпелив, что не мог выносить эллиптическую структуру нормальной беседы. Он просто бросал фразы или серии замечаний, ожидая от Марти, что он поймет смысл, вложенный в них.

— Это не совершенная система: ограды, собаки, камеры. Видели экраны в кухне?

— Да.

— Такие же стоят у меня наверху. Камеры обеспечивают полное наблюдение днем и ночью. — Он ткнул большим пальцем на один из прожекторов с камерой позади них. Такой же набор был на каждом десятом столбе. Они медленно вращались взад и вперед, как головы механических птиц.

— Лютер покажет вам, как проходить их одну за другой. Установка стоит целое состояние, но я не уверен, что это больше, чем просто косметика. Эти люди не дураки.

— У вас были нарушители?

— Не здесь. В доме в Лондоне это иногда случается. Конечно, это было, когда я был более видимым. Нераскаявшийся магнат. Иванджелина и я на каждой скандальной странице. Эта разверстая клоака Флит-стрит… но это никогда меня не пугало.

— Я полагал, что вы владели газетой?

— Читали обо мне?

— Да нет, я просто…

— Не верьте биографиям, или колонкам сплетен, или даже Кто Есть Кто. Они лгут. Я лгу… — он закончил обвинение, развлеченный собственным цинизмом. — …он, она или оно. Бумагомаратели. Грязные сплетники. Презренные, в большинстве.

Были ли это те, от кого он пытался оградиться этим забором: грязные сплетники. Крепость от потока скандалов и дерьма? Если так, это был изысканный способ. Может, это всего лишь гигантский эгоцентризм, подумал Марти. Идея-фикс: полмира, внимательно следящие за частной жизнью Джозефа Уайтхеда?

— О чем вы думаете, мистер Штраусс?

— Об ограде, — солгал Марти, возвращаясь к предыдущему разговору.

— Нет, Штраусс, — поправил его Уайтхед. — Вы думаете, что во мне внутри такого, что я скрываю, как безумец?

Марти почувствовал, что любое дальнейшее препирательство прозвучит как виновность. Он не сказал ничего.

— Не есть ли это традиционная, обычная мудрость, о чем я пекусь? Падший плутократ, мучимый одиночеством. Ведь так обо мне говорят?

— Что-то вроде того, — в конце концов сказал Марти.

— И вы все-таки пришли.

— Да.

— Конечно, вы пришли. Вы думали, что, каким бы сумасшедшим я ни был, ничто не может быть хуже еще одного лязганья запирающейся двери за спиной. И вы хотели выйти. Любой ценой. Вы были в отчаянии.

— Конечно, я хотел выйти. Любой бы хотел.

— Я рад, что вы это признаете. Потому что ваше желание дает мне огромную власть над вами, вы не находите? Вы не осмелитесь продать меня. Вы должны быть преданным мне, как собаки преданы Лилиан, не потому, что она кормит их, а потому, что она — это их мир. Вы должны сделать меня своим миром;моя сохранность, мое здоровье, мой малейший комфорт должны быть вашей главной мыслью, мыслью, с которой вы просыпаетесь. Если так, я обещаю вам свободу, о которой вы даже и не мечтали. Такую свободу, которую может подарить только очень богатый человек. Если нет, я отправлю вас обратно в тюрьму с вашим личным делом, безнадежно испорченным. Понимаете меня?

— Я понимаю.