Проклятая картина Крамского

Но и вправду почерк был детским, аккуратным, и, несмотря на дореволюционные «еры» с «ятями» читалось письмо легко.

Мылостивый судорь, пишет вам Оксинья Саввишна, сестрица родная известной вам асобы пад диктофку ея, потомукак оная асоба сама немочна ужо и песать неможет. Она велить кланяться вножки за ласку вашую. А ишшо писать велить, что сама давече преставицца, ап чем и дохтур говорить.

Сестрица моя хворая савсем сделалалася и додому недоехала. И помреть туточки. Ея и схоронить надобно будеть. Вы ей пять сотенных рублев обещались в содержание.

Бред какой-то…

Или не бред? Танька вот ерзает, ждет… Автобус остановился, и люди выходят, значит, нужно убрать письмо, да и весь этот разговор свернуть до более удобного случая.

Илья же продолжает читать.

Такожеж сестрица моя велить сказать что на вас она вовсе зла не держить потому как вы были к ней ласкавы и не пенялися что она неблахородная. И в бедах ейных вовсе неповинныя. А которые повинныя тем Господь воздастьс. Я про тое тоже думаю. И свечу в церкви тожеж ставила потомукак неполюдски оно вышло. Им суд человеческий нестрашный так Господь надо всеми стоить. Ему и молюся.

А сестрица моя преставилася давече.

Я два рубли отдала чтоб ея туточки схоронили потомукак везти в родную везку никак неможно. Помолитеся за душу рабы Божьей Матрены.

Портрета вашая дохтору глянулася.

Сказал что вусадьбе повесить. Нехай себе. А то я гляну прямтаки сестрица моя на ей вся барыня нашее Мисюковой покраше. Сидить вколяске. Глядить. Прямтаки жуть.

Вот и что это письмо означать могло?

Илья молча протянул его Татьяне.

– Только оно и осталось. Я попросила Генку узнать, чего оно стоит… Искусствоведом все-таки был. Хотя из него искусствовед, как из меня мать-настоятельница, но знакомые у него были. Я знаю, что были. Он иногда интересные вещи доставал… В общем, Генка взял письмо, а потом… Он вернулся и начал выспрашивать. И такой взбудораженный был… Фотографию эту увидел, вообще с ума сошел будто. Я пыталась понять, а он только отмахивался. Говорил, что успеется, он сам не до конца уверен, и вообще.

Писала женщина, и неграмотная.

Нет, она была обучена письму и читать умела, но навряд ли чтение было привычным для нее занятием, уж больно безумные ошибки она допускала.

И наверное, что-то это да значит, но что именно, Илья не мог понять. Пока.

– Идем, – сказал он. – Нехорошо заставлять себя ждать.

Тем более на чужих поминках.

Часть II Петербург

Стучало сердечко, того и гляди вылетит из груди пташкою непослушной, попробуй, поймай такую… и Матрена Саввишна то и дело касалась темной ткани, пытаясь успокоиться. Только как тут…

Она больше не холопка.

Не вещица забавная самодурки Мизюковой… Все переменилось. И что сказала бы ныне сестрица дорогая, которая в поместье осталась? Нет, можно было бы и за нее просить, чтоб отпустила ее барыня на волю, чай, не отказала б племяннику в этаком подарке, но…

Но к чему Аксинье воля?