Проклятая книга

— А что, им так важно именно сжечь человека живьем? — спросила Гвэрлум.

— Им важно уберечь человеческую душу от вечного проклятия — по возможности, — ответил Тенебрикус. — Это не всегда удается. Более того, чаще это не удается. Но самоубийство — худший вид отвержения Бога. Именно поэтому дьявол так часто подталкивает людей совершить именно этот грех.

— Еще одна странность, — сказала Гвэрлум. — Раз уж мы тут наедине, я спрошу… Пока никто не слышит и не может уличить меня в невежестве. Я много раз думала… Вы не сдадите меня в трибунал за еретические мысли? — добавила она лукаво.

— Я не сделаю этого, — торжественно пообещал Тенебрикус, — потому что ты пытаешься разобраться. Ты вовсе не исповедуешь ересь, но отвергаешь ее путем познания.

— Ответ мудреный, но в целом именно так все и есть, — вздохнула Наталья. — Вот объясните мне, коли вы такой ученый человек, магистр Тенебрикус (ура, нужная формулировка найдена! «магистр Тенебрикус» — звучит почтительно и по-средневековому!): какое дело дьяволу до каждого отдельного человека? Дьявол — такой сильный, могучий дух. У него бессмертие, мощь, практическое всеведение. И вот вся эта махина гоняется за несчастным Васей Пупкиным, дабы совратить его и низвергнуть в преисподнюю! Смысл? Для чего слону давить собой блоху?

— Вопрос хороший, — сказал Тенебрикус, противу всех скверных ожиданий не улыбнувшийся и не обнаруживающий намерения уличить Наталью в «плохом знании Писания».

— Дело в том, что человеческая душа дороже всего остального мира. Любая. Даже душа этого бедного русского, которого вы так любите вспоминать. Кстати, кто он такой?

— «Вася Пупкин» у нас говорится вместо «имярек», — объяснила Наталья. — Просто «некий человек». Не слишком важный для истории человечества. Он даже родной мамой не очень любим, поскольку доставил ей немало хлопот и стал причиной многих разочарований.

— Ясно, — сказал Тенебрикус. — Ну так что, хочешь увидеть орудия пытки?

Гвэрлум немного подумала, а потом с удивлением покачала головой.

— Вероятно, мною двигало пустое любопытство, — ответила она. — Я уже сейчас могу сказать, как поведет себя Соледад Милагроса. Я видела похожих на нее женщин. Это называется «Фламенко».

— Что? — удивился Тенебрикус.

— «Фламенко». Испанский танец. Соединил в себе культ смерти и плотской любви, что-то предельно мрачное. Черная изломанная женская фигура на фоне белого бесплодного песка. Эдакий излом — во всем и сразу. Любовь, она же Смерть. Ритмы арабские и вместе с тем германские. Словом, Испания.

— Точнее, — попросил Тенебрикус.

Наталья закатила глаза, и в память медленно вплыло стихотворение Гарсиа Лорки. Вспомнилось как-то все разом: летний лагерь отдыха, девичьи тетрадочки с цветочками по полям, исписанные стихами, самодельными вперемешку с классикой, обычно перевранной. В основном — о любви и смерти.

И это поразительное стихотворение: про перекресток — и куда ни пойдешь, в самое сердце — нож.

— Кажется, я начинаю понимать, — сказал Тенебрикус. — Ты полагаешь, это от климата?

Гвэрлум расхохоталась. Смех ее дико прозвучал в секретной тюрьме инквизиции — вздрогнули даже стражники. Но Тенебрикус оставался серьезным.

— Ты так считаешь? — повторил он.

— Нет, я считаю — это особый склад характера. Способ реализовать себя. Потому что у нас в Питере фламенко тоже очень популярен. Будет — я хочу сказать. Когда-нибудь будет популярен. Своего рода декаданс, только народный… Ну, не знаю, как сказать. По-моему, это что-то от этрусков.

Она окончательно запуталась и махнула рукой.

— В общем, насчет Милагросы. Она никого не боится… Она участвовала в подпольных абортах?

— Откуда тебе это известно?

Такие бабы всегда кому-нибудь когда-нибудь делают подпольный аборт… У меня была одна подруга — ну вылитая Соледад… Тоже — Гарсиа Лорка, фламенко, аборты, «любовь есть смерть», гадания на картах Таро… Теперь продает «элитную косметику» и всякое «оздоровилово», печатает объявления в газете маленьким шрифтом: «Привораживаю возлюбленных навсегда, наращиваю ногти, крем для лица — забудьте о морщинах».

— Иными словами, нам не стоит дожидаться окончания процесса инквизиции? — Тенебрикус неожиданно перешел к совершенно практическим вещам.

— Да. Заявляю как генеральный консультант по скверным бабам.

— Неужели нет способа заставить ее говорить?

Гвэрлум немного подумала.

— Может быть, и есть… — негромко, медленно произнесла она.

* * *

Как и говорил Тенебрикус, Соледад не стали заковывать в цепи. Она сидела на соломенном тюфяке в довольно темной камере, где не было больше ничего — кроме сосуда в углу для отправления естественных надобностей. Участь учителя ее не беспокоила. Она знала, что при желании мориск может остановить течение своей жизни в любой момент, и для этого ему не понадобится никакого подручного средства. Когда власти обнаружат старика мертвым, они выбросят его тело на общее кладбище за чертой города — на свалку, предназначенную для погребения тел осужденных, если не те были сожжены на костре. А там Фердинанд сам решит, восставать ли ему из мертвых или продолжать свое бытие в духе.