Проклятая реликвия

Тот ушел, а Гвин задумался, с чего вдруг он начал проявлять такую заботу о человеке, которого они собираются сначала пытать, а через несколько дней вздернуть, но что-то в потерявшем всякую надежду узнике напоминало ему побитую собаку.

Когда соборные колокола прозвонили полдень, в подвале собралась небольшая толпа, чтобы наблюдать за дознанием. Туда неохотно спустился сам шериф, а также коронер, его офицер и клерк, констебль и архидиакон Эксетера. Сержант Гэбриел, вернувшийся из своих бесплодных поисков на западе, отвечал за троих воинов, которых привели, чтобы удерживать пленника. Немного пришедшего в себя после долгого перехода за крупом лошади Гвина Саймона выволокли на середину помещения. Он сопротивлялся и грязно ругался. Двое солдат повалили его на пол и приковали за вытянутые руки и ноги к ржавым кольцам, вделанным в камни, врытые в сырой земляной пол.

Шериф стоял в стороне, скрестив руки под ярко-зеленым плащом, и Джон де Вольф начал командовать. Хотя он не был сторонником пыток, но это являлось частью юридического процесса, а поскольку на кону стояла свобода Несты, Джона не мучили угрызения совести.

— Саймон, у тебя осталась последняя возможность сказать нам правду. Ты отлично знаешь — ты человек вне закона, так что жизнь твоя уже ничего не стоит, поэтому ты ничего не добьешься своим упрямством.

В ответ на эти слова Саймон вылил на Джона очередной поток грязных ругательств, и коронер кивнул стоявшему в ожидании тюремщику. Стиганд с трудом наклонился — ему мешало жирное пузо — поднял железную плиту, прижал ее к своему заляпанному кожаному фартуку и повернулся к распятому на полу узнику. Пыхтя, он снова наклонился и положил железную плиту на грудь Саймона. Тот начал задыхаться, хрипеть, а ругательства сделались приглушенными.

— Говори, и ты облегчишь свои страдания! — взмолился Джон де Аленсон, крестя воздух над Саймоном.

Тюремщик с трудом поднял еще одну плиту и положил ее на живот узника, чтобы тот не мог вдыхать воздух с помощью брюшных мышц. Проклятья и ругательства превратились в сипение, лицо начало багроветь.

— Говори, тебе нечего терять! — закричал де Вольф, когда губы изгоя почернели. — Кивни головой, если согласен!

Стиганд, пыхтя, приволок еще одну плиту и собрался положить ее на грудь разбойника, и упрямство Саймона дало трещину. На белках глаз появились черные пятна.

— Освободи его, пока он не умер прямо у нас на глазах!

Тюремщик-садист нехотя столкнул плиты с груди и живота мученика, взял кожаное ведерко с грязной водой и окатил Саймона. Через несколько минут его изуродованное лицо приобрело почти нормальный цвет, и Саймон, все еще пришпиленный к полу, заговорил. Теперь он признался во всем — в том, что завидовал Гервазу, взявшему себе лучшую часть добычи, в том, что пошел за ним в Эксетер, нашел его в «Кусте» и перерезал ему глотку.

— Я не хотел его убивать! — прохрипел узник. — Но я вытаскивал золотую шкатулку у него из кармана, он чуть не проснулся, и я испугался.

Оставив Томаса, скорчившегося у распростертого на полу Саймона, записывать его признание, де Вольф подошел к шурину и посмотрел ему в лицо.

— Теперь доволен, Ричард? Ты арестовал мою женщину только мне назло, будь ты проклят! Ты сам слышал признание этого человека, и я надеюсь, что ты немедленно прикажешь ее освободить и лично перед ней извинишься! Может быть, тогда я не стану записывать все подробности этого дела в мой отчет королевским судьям, когда они в следующий раз прибудут в Эксетер!

Ричард сердито запыхтел, но он понимал, что проиграл, и, кинув несколько гневных слов, он повернулся и чопорно пошел вверх по лестнице.

— Скатертью дорога! — пробормотал Гвин на ухо хозяину, глядя вслед шерифу. Тут сзади началась суматоха, и голос Томаса пропищал:

— У него припадок! Что с ним такое?

Они поспешно подошли к группе людей, столпившихся вокруг распятого узника. Спина Саймона изогнулась дугой, руки и ноги конвульсивно дергались, гремя цепями. Джон опустился перед ним на колени и увидел, что глаза его закатились, так что виднелись одни белки. Тут он еще раз сильно дернулся, опустился и затих.

— Черт, да он мертв! — пророкотал Гвин голосом, в котором звучало скорее недоверие, чем тревога. — С чего это он помер сейчас, а не когда его сдавливали?

Томас де Пейн посмотрел вверх с лицом более бледным, чем обычно, и перекрестился.

— Этот глупец, должно быть, трогал реликвию. Опять проклятье Барзака! — Он ветревоженно посмотрел на хозяина. — Коронер, во имя Пресвятой Девы, ни в коем случае не открывайте флакон!

В течение следующей недели жизнь коронера, его людей и посетителей «Куста» постепенно возвращалась в привычную колею. Неста, похоже, не пострадала от своего пребывания в Ружмонте, хотя некоторое время побаивалась подниматься вечерами на темный чердак. Шериф оставался по-прежнему надменным и отчужденным, ни словом не упоминая об этой истории в присутствии Джона. Его сестра, как всегда, вела себя с мужем угрюмо и обидчиво, не обращая внимания на его нерешительные благодарности за то, что помогла освободить Несту из лап Сиганда.