Проклятая война

Кинув плащ палатку под сосной, он упал на неё. Надо хотя бы с полчасика отдохнуть. Вымотался порядком. Ранение давало о себе знать. Пушистая ветка качалась над головой балдахином. Подумал: "Лес тоже пострадал. У деревьев, как и у людей своя судьба. Одни срубят и сделают блиндаж. Другие, как солдаты принимали бой. Стояли стойко даже израненные. И падали только убитыми со стоном". Долго не было от семьи писем. Что могло случиться? Адуся раньше присылала пачками, а это одно и то какое-то сухое. Юлия вообще молчит. Ему страшно было связывать это с "воробушком". Гнал от себя ту мысль, потому что она была худшее из того, что он мог предположить. Мог ещё как-то мириться с их разлукой, но её молчание перетерпеть нет сил. Это была катастрофа. На душе противно. Взял листок и написал дочери письмо, осторожно спрашивая: "Адуся, почему молчит мама?" Только ответ пришёл опять ни о чём и от Ады, а о Юлии ни слова. Грудь разрывал страх: "Люлю, милая не пугай меня. Я с ума схожу от страха и предположений". Он не готов был заплатить такую цену за военные хвосты. Во второй половине августа его внезапно вызвали в Ставку, он страшно обрадовался: "Ну вот Юлия, завтра мы увидимся и разберёмся". — Вскинув, искрящиеся надеждой глаза на двухъярусные облака, плывущие в сторону Москвы, подумал он. Заныла спина. Переведя взгляд на строй шагающих в наскоро срубленную баню солдат и поморщился: "Приеду и, что меня ждёт, что скажу, как в глаза ей посмотрю. Всё равно от разговора не открутиться. Раз Люлю молчит, впервые за нашу семейную жизнь, значит, всё серьёзно. Надо прекратить эти походные отношения. Но с другой стороны сам Сталин дал зелёную дорогу. Почему я должен обходиться без бабы. Нет, Юлию я не могу взять с собой, пока ещё опасно, да и Адусю не оставить одну". Понятно, что думал он, как ему было выгодно. Хотя догадывался, что Ставка лично бы им искала любовниц, лишь бы командующие фронтов побеждали и гнали фашистов с земли русской. Как бы там не было, но именно это благословение вождя толкнуло на продолжении отношений. Хотя возвращался на фронт с чистыми намерениями. Которые разбились опять об одиночество и не желание жить с болью, а торопливо спроводив её на подвернувшуюся женщину, топать дальше. После очерёдного боя и военных сто грамм, поехал вновь. Поплакаться и получить разрядку. Но наткнулся на претензии с Седовой и дал задний ход. "Чирикать чирикай, но не в своё поле не лезь". Принимать новую должность уехал один, справедливо считая, что "матрас" найдёт и там.