Проклятье Ифленской звезды

— Слуга получает дополнительное жалование? Если нет, распорядись. Будет законное основание втюхивать ретаху Ческену дозированную и полезную для нас информацию. Пусть договорится о цене и начинает работать.

Гун-хе снова хитро улыбнулся:

— Уже сделано.

— Это всё?

— Да.

— Хорошо. Действительно, это важно. Кстати. Что-то новое о хозяине Каннеге узнали?

— Достоверно — ничего. Кем был, чем занимался до войны — никто не знает. Самые ранние сведения о нём пятилетней давности, когда он поселился по нынешнему адресу.

— Интересно. Ладно, час поздний, ступай. Завтра увидимся.

И нет бы, обратить внимание на бирюльки чеоры та Роа. Почему-то Шеддерик решил, что ушлый молодой посол сопредельного княжества важнее. И занялся изучением контрактов, которые этот самый посол несколько часов назад ему настоятельно передал для изучения и скорейшего подписания…

Рэта Темершана Итвена

Торжественный ужин. Теперь Темери знала, что такое торжественный ужин по-ифленски. Это много речей, заздравные тосты в честь наместника. Красиво оформленная, но не особенно вкусная еда, которую жалко пробовать, чтобы не нарушить художественной гармонии на столе. И обязательный небольшой скандал, учиненный с подачи какой-нибудь скучающей знатной дамы.

Сначала она думала, что драка двух юных чеор у её кресла — вещь редкая, и это именно ей так повезло, но оказалось — нет.

Невозмутимый и вездесущий южанин, с которым Темери познакомилась в день приезда в Тоненг, пояснил, что такие события случаются регулярно, и что виной тут больше зимняя скука и общая тревога, разлитая над городом, нежели какая-то особая невезучесть рэты Итвены.

Ужин этот длился, казалось, бесконечно, и заканчиваться не собирался. Темери, свыкнувшись немного со своей декоративной ролью, слегка успокоилась и продолжила наблюдать за людьми и обстановкой.

Благодаря урокам добрейшей нянюшки Эзальты ей не требовалось всё внимание уделять манерам и застольным ифленским ритуалам, так что она продолжала потихоньку наблюдать за гостями и пытаться запомнить о них хоть что-то. И зря, наверное. Потому что к концу вечера в голове всё основательно перепуталось.

После первого представления хозяин Каннег покинул цитадель, распрощавшись вежливо с чеором Шеддериком и ещё несколькими знатными ифленцами, а вот шкипер Янур продолжался почти до конца. По его словам, он мог бы и ещё задержаться, но Тильва будет беспокоиться, а это нехорошо. Темери обещала обязательно отправить им весточку, как только будет возможность.

С Кинриком ей поговорить так и не удалось. Да и не хотелось, если честно. Высокомерный, холодный, слишком презрительно настроенный ко всему, что происходит в зале, молодой наместник вызвал скорей желание держаться от него подальше, нежели затевать с ним разговоры.

Если Шеддерик при первой встрече сразу пробудил в ней страх и гнев, то его брат — только вот это ощущение непреодолимой дистанции между ними.

Может быть, это потому, что она уже привыкла видеть в ифленцах людей, таких же, как обитатели Побережья. А может просто Кинрик пока ещё не дал повода составить о себе мнение — ни хорошее, ни плохое…

Словом, Темери на приёме было тревожно, немного скучно и грустно, потому что невольно вернулись воспоминания о приёмах других. Тех, что устраивал отец. И когда Шеддерик та Хенвил сказал, что оказывается, можно уйти и отдохнуть, это вызвало такое облегчение, что она даже сказала об этом вслух…

Когда он решил вдруг проводить Темершану до отведённых ей комнат, скука и грусть сами собой куда-то ушли, а тревога — осталась, и даже возросла. Именно потому она тянула время, отвлекая чеора та Хенвила от, несомненно, важных, непременно тайных и обязательно срочных дел.

Странно. Если ещё совсем недавно Темери была бы рада остаться в безвременье, (хотя в монастыре, во времена до появления в её жизни ифленского наместника и его красноречивого старшего брата, у неё был выбор, и была возможность выйти из-под покровов Великой Матери, попробовать начать жизнь набело, хоть прислугой в богатом доме, хоть наставницей или компаньонкой), то сейчас, напротив, просто сидеть и ждать чужих решений у неё не было никаких сил.

В просторной уютной комнате догорал камин, разливая по ней сухое ароматное тепло. В канделябрах мерцали свечи. Всё здесь было новым, незнакомым, но при том неуловимо походило на привычные, с детства знакомые вещи. Может быть, потому что сами эти стены ей были хорошо знакомы?

Если бы она сейчас была одна, она поздоровалась бы с каждым камнем камина, с этими шершавыми стенами. Но она была не одна.

Кровать под синим бархатным пологом, картины. Часть стен обита светлой узорчатой тканью, но одна, за камином, осталась неоштукатуренной, словно специально, чтобы сохранить ощущение глубокой старины.

На полу тёплые ковры, на окнах шторы из той же ткани, что и полог над кроватью. Высокий сводчатый потолок закопчён десятками свечей и факелов, горевших в этом помещении уже несколько столетий.