Проклятье Пифоса (ЛП)

Он прислушивался к тому, чего на самом деле слышать не хотел. Каншелл не хотел знать, чем оно окажется. Это было нечто отличное от звериного рычания. Это было нечто, свивающееся за вуалью ночи. Реальность была всего лишь мембраной. Она была слишком тонкой и становилась все тоньше, словно пытаясь удержать то, что давило на нее.

Йерун прижал ладони к глазам. Откуда у него такие мысли? Бессмыслица какая-то. Реликты темной, суеверной эпохи. Им не место в просвещенном Империуме. Танаура и ее приспешники могли молиться своему божеству, но он знал Имперскую Истину, и поэтому знал, что в ней говорилось касательно этих иррациональных кошмаров.

— Довольно, — прошептал он так тихо, что сам едва услышал свои слова. — Довольно, довольно, довольно.

Слова были хрупкими. Они рассыпались, будто обугленная бумага, расслаиваясь в пепел. Когда они стихли, ложное безмолвие во мраке подкралось ближе. Каншелл лежал, натянутый как струна, с напряженными до треска жилами. Он попытался зашептать снова. Попытался сказать: «Здесь ничего нет». Слова умерли до того, как серв выговорил их. Что, если они не давали ему услышать то, чего он так боялся услышать? Что, если он не догадывался, что оно уже совсем близко?

Со всех сторон его окружали ряды за рядами таких же неподвижных мужчин и женщин, таких же запуганных, как он сам. Ожидание становилось безумием. За несколько минут лежания Каншелл перестал пытаться словами отогнать страх. Он поглотил его без остатка. И все равно серв ничего не слышал и не видел.

Ничего не слышно. Ничего не видно. Нечего бояться. Нечего, нечего, нечего. Но это «нечего» было хрупким. Малейшее усилие, и оно разлетится на мелкие осколки. И когда это произойдет, что дальше? От этой мысли его воображение сходило с ума. Оно не могло представить ответ, поэтому изображало его как лавину ужасов, отвратительных смертей и крадущейся страшной неосязаемости. Каншелл задыхался. Пальцы скрючились в когти. Ему хотелось рвать воздух, только чтобы вновь начать дышать. Грудь задрожала от слабых вдохов. Рот широко открылся. Крик был неслышимым. Звук был запрещен из-за того, что он мог в себе таить. И все равно здесь ничего не было.

Пока, словно насекомое на границе зрения, там что-то не появилось.

Даррас заметил идущего в сторону укреплений Кхи'дема. Он двинулся на перехват.

— Ты ищешь что-то, сын Вулкана? — спросил он, поздравив себя с тем, что сумел сказать это вежливым, но твердым тоном. Сержант не поддался инстинктивному желанию начать беседу с открытой недоброжелательности. Он обогнал космического десантника на пару шагов, а затем остановился и встал к нему лицом.

Кхи'дем не стал торопить события. Он также остановился.

— Я собирался пройтись к стене, — сказал он.

— Думаешь, мы могли быть небрежными в организации обороны?

— Вовсе нет.

— Тогда я не понимаю цели твоей прогулки.

— Ты запрещаешь мне ходить туда? — спросил Кхи'дем.

Даррас был невольно впечатлен. Саламандра имел полное право впасть в слепую ярость, но он оставался спокоен. Вопрос прозвучал скорее как искреннее любопытство, чем вызов.

— Нет, — ответил он. — Но я советую тебе прогуляться в другое место.

— Почему?

— Там наш капитан. Вместе с братом-сержантом Гальбой.

— Ясно.

— В самом деле? Ты хоть понимаешь, как сильно вредишь Гальбе в глазах нашего капитана всякий раз, как тебя видят возле сержанта?

— Ах, — произнес Кхи'дем. — Полагаю, теперь понимаю. Спасибо, что поговорил со мной, сержант Даррас. Я сделаю, как ты предлагаешь.

Даррас подождал, пока Кхи'дем не уйдет.

«Иди, — подумал он. — Займись чем-то полезным и не путайся под ногами».

Он видел логику в миротворческих потугах Гальбы, но не понимал, что они могли от них выиграть. Железные Руки не могли полагаться на Саламандр и Гвардию Ворона. Гальба потакал своим желаниям, считая иначе, и это могло поставить под угрозу его собственную надежность на поле боя.

Даррас надеялся, что сможет переубедить его.

Ночь пахла неправильно.

Гальба стоял на восточном укреплении базы, наблюдая за джунглями. Он стоял здесь вот уже полчаса, пытаясь понять, что его так тревожило. Это была не просто тьма, скрывавшая хищников Пифоса. Он осознал, что это, как раз когда заметил справа от себя вырисовывающуюся фигуру. Обернувшись, сержант увидел, что к нему шагает капитан. Всем своим видом Аттик воплощал рациональность. То, что не было генетически усилено, заменили бионикой. Само его существование было триумфом науки. При приближении капитана нелогичная мысль раскололась вдребезги. Аттик требовал не только дисциплины рассудка, но также стратегии, и он получит и то, и другое.

И все равно, ночь пахла неправильно.

— Брат-сержант, — поприветствовал его Аттик.

— Капитан.

— Ты что-то высматриваешь. Что именно?

Гальба тщательно подобрал следующие слова, но только из-за чувства долга, а не чтобы избежать правды. Он никогда бы не стал скрывать что-либо от капитана. Но также он не хотел быть неточным в формулировках, и постарался избавиться от раздражающей неопределенности.