Проклятье вендиго

Ветер тянул меня за плечи, резал мне щеки, пел у меня в ушах. Я смотрел только на свою добычу и не опускал глаза вниз. Когда моя голова поравнялась с подошвами его сапог, я остановился передохнуть; у меня болели руки, и онемевшие ноги не чувствовали под собой тонкую ветку.

— Выше, Уилл Генри, — крикнул монстролог. — И в сторону. А так он упадет прямо на тебя!

Я кивнул, хотя и сомневался, что он увидит этот знак согласия. Еще три фута вверх, и вот я уже поравнялся с его торсом. Вся его грудная клетка была вскрыта. На ребрах гирляндами висели сверкавшие как алмазы кристаллы льда, окаймляя разорванный живот; его легкие были похожи на два огромных ограненных бриллианта; замерзшие внутренности блестели как влажный мрамор. Это было ужасно. И прекрасно.

Я полез выше. Когда я макушкой коснулся его вытянутой руки, я взглянул в лицо Джонатана Хока — или в то, что от него осталось. Насколько же выражение лица зависит от глаз! Разве можно без них отличить страх от любопытства, радость от печали? У него был вырван нос — как и язык, он теперь переваривался в желудках птиц, которые вернулись в безоблачное небо, сварливым клекотом протестуя против моего вторжения. Они были терпеливы; мясо никуда не денется, а если и денется, то где-то еще найдется другое. Мясо есть всегда.

— Нет, нет, нет! — долетел до меня голос доктора, едва слышный сквозь свист ветра. — Не на пояс, Уилл Генри! Накинь петлю ему на шею!

Одной рукой уцепившись за угрожающе наклонившуюся ветку, я потянулся и набросил на голову сержанта Хока в спешке завязанную петлю.

Стервятник оторвал ему не весь язык. Кусок размером с мой мизинец, все еще прикрепленный к корню, свисал у него с нижней губы. Этим разорванным теперь языком он пел слова: «J’ai fait une mâtresse y a pas longtemps». Эти замерзшие теперь легкие давали словам дыхание. Это ледяное теперь сердце наполняло их смыслом.

— Уилл Генри, какого черта ты там застрял? Немедленно спускайся. Пошевеливайся, Уилл Генри. Пошевеливайся.

Я сбросил веревку. Мой спуск на землю был тягостно медленным. У сержанта он получился гораздо быстрее: резкий рывок, и тело, жесткое, как статуя, с глухим стуком упало лицом вверх на снег. Доктор опустился перед ним на колени. Он хотел обследовать тело, пока было светло. Может быть, он искал сходство между ранениями Хока и Пьера Ларуза. Я не могу за это поручиться, потому что он не информировал меня о своих намерениях. Может, в нем просто проснулось профессиональное любопытство. Я довольно насмотрелся и поэтому не стал за ним наблюдать. Там, на верхушке дерева, я видел такое, что возбудило меня почти так же, как монстролога — труп.

Я проследил за взглядом Хока и вдалеке увидел мерцающее золотом в лучах заходящего солнца широкое озеро и на его дальнем берегу Ваужушк Онигум, город Рэт Портидж.

Он сдержал свое обещание на вершине дерева, которое племя хауденосауни называет деревом великого умиротворения. Он указал нам путь домой.

Это была наша последняя ночь в пустыне, и это была наша худшая ночь в пустыне. С заходом солнца температура упала; было градусов двадцать мороза, а нам нечем было развести огонь. Прежде чем забраться в палатку, мы нагребли на ее стенки снег, чтобы ее утеплить. Но доктор оставил меня на какое-то время наедине с Чанлером, чье состояние час от часу ухудшалось. Его лицо стало пепельного цвета, а единственным признаком жизни были маленькие облачка дыхания, заметные в морозном воздухе. Я боялся, что все наши невзгоды окажутся напрасными. Я боялся, что Чанлер не переживет эту ночь.

Уортроп велел мне остаться с ним. Но я ослушался приказа. Доктора слишком долго не было. В конце концов, ведь что-то же убило Пьера Ларуза и Джонатана Хока.

Он стоял по щиколотки в снегу, глядя на щедро рассыпанные по небу звезды, под чьим серебристым светом лес обращался в блистающий алмаз.

— Да, — мягко сказал он. — В чем дело?

— Я не знал, что с вами случилось, сэр.

— Хмм. Со мной ничего не случилось, Уилл Генри.

Сержант Хок лежал там же, где приземлился, с раскинутыми руками, словно он замерз, изображая снежного ангела.

— Если не считать, что где-то по дороге я обронил свой здравый смысл, — продолжал доктор. — Почему я не сообразил забраться на дерево и оглядеться вокруг?

— Вы думаете, с ним это и случилось?

— Ну, не взлетел же он туда, я в этом почти уверен.

— Но почему он не спустился обратно?

Он покачал головой. Он показал на небо.

— Видишь? Это Орион, охотник. Мое любимое созвездие… Очевидно, ему что-то помешало. Возможно, какой-то хищник. Он, дурак, убежал без ружья. А, возможно, у него была боязнь высоты, и он там замерз от страха. Замерз. Да. Скудный выбор слов.

— Но что могло его так разорвать?

— Посмертные травмы, Уилл Генри. От стервятников.

Я задумался — лучшее средство при разговорах с Пеллинором Уортропом. Иначе за это приходилось расплачиваться.

— Но он ни за что не держался. Он смотрел вдаль, и его руки были раскинуты, вот так, как будто он был… повешен.

— Что ты предполагаешь, Уилл Генри?

— Ничего, сэр. Я спрашивал…