На пути к воротам жеребец едва не поскользнулся на мокром булыжнике, но все же оказался тверд в ногах и удержался. Когда всадник выскочил на холодный ветер, дующий с вершин Малых Карпат, внизу замаячили маленькие, с соломенными крышами, домики деревни Чахтице. На мокрой дороге сапоги всадника вскоре покрылись ошметками грязи из-под конских копыт. Янош прищурился; на жгучем холодном ветру слезились глаза.
Жеребец, прижав уши, несся к бесплодным полям в низине. Янош знал, что на плоской равнине сможет хорошенько погонять коня, постепенно сужая круги.
Сначала жеребец не обращал внимания на команды всадника: все-таки хакамора не всегда хороша, чтобы укротить животное. Плотно обхватив туловище лошади ногами, Янош скакал уверенно, в то же время не навязывая коню своей воли.
В лошадиные копыта всосалась грязь, а от неистового галопа на боках и ногах лошади выступила соленая пена.
Янош чувствовал тяжелое дыхание жеребца, его затрудненный ритм – один вздох на три удара копыт.
Когда бег слегка замедлился, Янош тихонько натянул поводья – это было скорее предложение, а не команда. Потом он натянул один конец, потихоньку направляя все еще скачущую галопом лошадь по кругу, и жеребец повернул голову.
Через час Янош перевел жеребца на шаг и похлопал коня по мокрой, скользкой шее с выступившей на ней солью. От доброго запаха холодного воздуха и разгоряченной лошади его губы скривились в улыбке.
Потом улыбка быстро погасла.
По дороге от замка ковыляла какая-то тщедушная фигурка с вытянутыми руками. Кто это, слепой ребенок?
Вскоре ветер донес стоны. Девочка… Нет, молодая женщина, и ее лицо было искажено нестерпимой м
Янош направил к ней коня.
– Кто это? Эй, девица, что у тебя за горе?
Вида подставила руки под моросящий дождь со снегом, и Янош увидел обожженные, обуглившиеся и сочащиеся кровью ладони.
– Боже! – воскликнул он, а потом слез с усталого коня и взял девушку за запястья. – Что случилось? Кто это сделал?!
– Графиня, – зарыдала девушка. – Я украла кусочек гусиного жира.
Янош посмотрел на бестелесную, как тень, девушку, на ее сочащиеся раны. Потом поднял голову и прищурился. На горизонте маячил высокий замок, заслоняя тусклое солнце. Лошадь пронзительно заржала, и ржание эхом отдалось в воздухе.
– Нужно как-то тебе помочь, – сказал Янош. – Я отвезу тебя домой. Ты ведь из Чахтице?
– Да, – всхлипнула девушка. – В деревне живет одна женщина… Она умеет готовить целебный бальзам.
Янош сел верхом и успокоил коня. Потом схватил девушку за костлявое предплечье и закинул ее легкое тело в седло перед собой.
Лошадь рысью двинулась по дороге, унося двух седоков в сторону деревни Чахтице.
Янош ехал по грязным улицам Чахтице. Канавы по обе стороны дороги были залиты смердящими нечистотами. Какая-то женщина распахнула ставни и вылила из окна содержимое горшка.
Янош обернулся на звук и сердито прикрикнул на нее: отбросы чуть не выпачкали коня и двух седоков.
Женщина скрылась, испуганно захлопнула ставни.
Вида была в полуобморочном состоянии. Что-то шепча сквозь стоны, она указала на лачугу с серой соломенной крышей. Перед домом на колышках болтались связки трав и корешков, высыхая в холодном зимнем воздухе.
– Знахарка, – вскрикнула девушка. – Она поможет мне.
Янош помог ей спуститься на землю. Она повисла на нем, не в силах двинуться дальше.
Вокруг собралось несколько местных зевак.
– Помогите же ей! – крикнул Янош. – Отведите к колдунье!
– Мне не льстит, когда меня зовут колдуньей, – послышался голос, старый и суровый. – Я знахарка, целительница.
Женщина осмотрела изувеченные руки Виды и мрачно покачала головой.
– Графиня?
Девушка кивнула.
– Отведите ее внутрь. Я посмотрю, что можно сделать.
Двое мужчин перенесли девушку через порог и исчезли в доме.
– Спасибо тебе, незнакомец, – сказала знахарка.
– Янош Сильваши. Конюший в замке Батори.
– Ну, тогда да хранит тебя Бог. И не говори никому, что ты помог этой несчастной, а то не избежать тебе беды. Графиня терпеть не может, когда кто-нибудь вмешивается в ее дела.
Старуха исчезла во мраке хижины и закрыла дверь перед чужаком из Чахтицкого замка.
Глава 27
Лютеранский священник Якуб Поникенуш положил свою Библию на грубо обтесанный стол у камина, постаравшись поместить ее подальше от чернильницы. Когда он писал проповеди, его часто охватывало лихорадочное возбуждение, и он начинал размахивать руками, словно борясь с демонами, которых всячески обличал.
Его письма королю не производили никакого эффекта. И так до прошлого воскресенья, когда в чахтицкую протестантскую церковь вошел изысканно одетый мужчина в шелках и искусно покроенном шерстяном камзоле и встал позади прихожан.
Скамьи в маленькой каменной церквушке были, как обычно, битком забиты, и сесть было некуда. И все же, увидев богато одетого незнакомца, стоявшего у крестильной купели, пастор Поникенуш заподозрил, что этот человек пришел сюда не ради молитвы.
Священник гремел со своей кафедры: