Проклятие безумной царевны

В голове шумело, мысли метались вразброд: как здесь оказался Инсаров, да еще так вовремя? Откуда у нас столько ценных вещей? Что значили мамины слова, будто они это получили за Надю? За меня? От кого получили?! Но все это захлестывало ощущение огромного счастья: Инсаров! Он здесь! Он спас меня, как тот, настоящий Инсаров спас Елену в романе «Накануне»!

Мама что-то бормотала, всхлипывая, никак не могла прийти в себя. Я смешала с водой изрядное количество валериановых капель, дала ей. Мама было успокоилась, но вдруг вскинулась:

– Они вернутся! Что, если они вернутся?! Надя, мы должны немедленно собираться и уезжать!

– Трамваи уже не ходят, – сообщил Инсаров. – К тому же грабители вас могут подстерегать около дома. Но вы не волнуйтесь. Сюда они не осмелятся сунуться, потому что я останусь здесь до утра, а если вы захотите утром уехать, я вас провожу.

– Благослови вас Бог! – прошептала мама. – Наденька, накорми господина… то есть, извините… товарища?…

– Моя фамилия Тобольский, – сказал Инсаров, от чего у меня, конечно, упало сердце, а он продолжал, обойдя, впрочем, молчанием вопрос, господин он или товарищ: – Не волнуйтесь, я не голоден. А вам бы лучше уснуть сейчас.

Мама встревоженно взглянула на загадочный зеленый жакет, я подложила его ей под подушку. Накрыла маму пледом, и она мгновенно уснула – как была, не раздеваясь, даже не сбросив растоптанные туфли, которые носила на даче. Я стащила их с нее, подоткнула край пледа ей под ноги.

Когда разогнулась и обернулась, Инсарова в комнате уже не было.

Не оказалось его и на кухне.

Неужели ушел?! Но ведь он обещал остаться!

И все же паника одолела меня. Я выскочила на крыльцо…

– Я здесь, – раздался голос из кромешной темноты, воцарившейся в мире. Мерцали только звезды в небе да цветы белого табака, «табачки», как их называли здесь. Облако их чудесного аромата незримо реяло над садом. Цикады – их здесь называли коники – стрекотали упоенно, порой до оглушительного звона!

Я различила смутный силуэт Инсарова, сидящего на садовой скамеечке.

– Иди сюда, – сказал он. – Посиди рядом со мной.

Я неуверенно приблизилась, неуверенно села. Чувства разрывали сердце. Любовь, радость, страх, недоверие…

И он словно бы почувствовал мое смятение, мой душевный трепет.

– Успокойся, – тихо сказал он. – Все кончилось, успокойся.

Осторожно обнял меня, привлек к себе, погладил по голове. Шепнул:

– Распусти волосы. Легче станет.

Я расплела косу – и впрямь, головная боль немного отступила.

Инсаров гладил мои волосы, перебирал их, что-то шептал… Мне послышалось, он шепчет мое имя!

Я в смятении повернулась к нему, он склонился к моему лицу… Внезапно старенькая скамейка покосилась, и мы оба оказались на траве, но едва ли заметили это, потому что Инсаров целовал меня – задыхаясь, жадно, неистово, перемежая поцелуи жарким шепотом:

– Я люблю тебя… люблю! Будь моей женой! Жизнь тебе отдам!

Безумная радость помутила мне голову, я была готова в это мгновение на все, я бы тоже сейчас жизнь ему отдала, а не только ту малость, которую он отыскал между моих ног и которую сначала ласкал рукой, а потом, рывком распахнув мой халат, вторгся туда напряженной плотью. Я едва ли понимала, что он делает, сознавала только, что теперь принадлежу ему навеки. Боль пронзила меня, но я готова была терпеть эту боль, потому что Инсаров не оставлял меня, задыхался, трепетал, бился в меня телом – и вдруг…

Вдруг он с силой придавил меня к земле и выдохнул:

– Царевна моя! Люблю тебя! Анастасия! А-на-ста-сия…

Мне показалось, что нож вонзился… не в тело мое, а в душу.

Инсаров сполз в сторону, пытаясь отдышаться.

Вдруг мне послышался испуганный мамин крик.

Я подхватилась, бросилась в дом, морщась от боли, брезгливо ощущая, что ноги мои влажны, уповая, что мама ничего не заметит.

Свет включать не стала, представляя, какой ужасный у меня вид.

Но мама спала. Видимо, мне и впрямь послышалось.

Я посидела рядом, пытаясь успокоиться.

Наконец набралась храбрости и снова вышла в сад.

Что сказать ему? Что он скажет мне? Объяснит что-нибудь?!

Яркие звезды светили так же, как раньше, так же благоухали, сонно белея в ночи, «табачки», так же тихо, таинственно шуршал листвой сад, но я почувствовала, что сейчас одна здесь… он ушел.

Я плюхнулась на крыльцо, закрыла глаза.

До сих пор было трудно осознать то, что произошло между нами; то, что произошло вечером в нашем доме перед появлением Инсарова. Какие-то детали связывались, сплетались в логическую цепочку – но она снова разрывалась в клочья от боли внизу живота, в сердце…

Не помню, кажется, я задремала. Вдруг женский голос окликнул меня:

– Надя, нынче молоко будете брать чи ни?

Я вскинулась суматошно. Уже рассвело!

У калитки стояла молочница. Она приходила каждое утро с ведром козьего молока.

Я, с трудом владея затекшим телом, поднялась, подошла к калитке:

– Анна Петровна, здравствуйте. Нет, молоко брать не будем, у нас еще осталось. А скажите, вы не знаете… не грабили ночью в поселке? Не появлялись тут анархисты?