Проклятие для Обреченного (СИ)

Слуги распахивают двери, отчим почтенно кланяется, чуть не ломаясь в пояснице, Намара падает на колени и начинает иступлено молиться Трехголовому. Хоть на что-то сгодилась ее вечно забитая платьями и подлостями голова: она разучила молитву богу узурпаторов и даже я едва слышу в резкой, как искры из-под кузнечного молота, халларнской речи отголоски северного наречия.

— Бог, что все видит, пусть хранит обитель смиренных, - говорит Старшая жрица, переступая порог.

На ее груди – обсидиановый медальон в форме глаза. Такой же тяжелый, как и взгляд, которым жрица скользит по всем обитателям замка.

Еще четверо заходят следом, рассредоточиваются вдоль стен бесшумными призраками.

Последней, шестой, на вид не больше десяти лет. На круглой, как шар, бритой голове совсем свежая вязь из плохо зарубцевавшихся шрамов. Она звонит в колокольчик, и с каждым ударом Намара едва ли не впадает в праведный экстаз, а заплывшее жиром тело отчима ходит ходуном, словно студень.

— Смиренные покорны и возносят хвалу Видящему, - лепечет он, припадая губами к одеянию Старшей жрицы.

Мне не кажется, когда она брезгливо одергивает подол и пристальнее вглядывается в лицо Намары.

«Забери ее! - мысленно кричу я. – Ваш Трехглавый бог будет рад, выпив кровь такой красотки!»

Жрица идет дальше, и девочка с колокольчиком следует за ней.

Динь-дон. Динь-дон.

Жрица берет мое лицо за подбородок, вздергивает, вынуждая посмотреть ей в глаза.

— Ты не возносишь хвалу, - говорит без тени удивления. – Не прославляешь отца всего живого и мертвого.

— Я молюсь своим богам, - говорю в ответ.

Какой смысл врать? На мне ошейник, я некрасива, и мой отчим найдет пару веских аргументов, чтобы убедить Скорбных забрать падчерицу вместо родной кровинушки. Толстяк умеет договариваться даже со смертью, раз она трижды отпускала его из своей пасти.

— Твои Боги мертвы, - снисходительно говорит жрица.

— Можно уничтожить храм, можно уничтожить идолов, но нельзя сжечь веру, - сквозь зубы отвечаю я.

Она усмехается, подает знак девочке, и та выуживает из складок хламиды каменную печать в форме пылающего глаза.

Я сглатываю горечь и мольбу о пощаде.

— Протяни ладони, дитя, - приказывает жрица.

Руки предательски дрожат, когда я выставляю их перед собой.

Я не хочу умирать.

Я не хочу.

Не хочу!

Лязг, скрежет металла и низкий звериный рык заставляют жрицу вскинуть голову.

А я трусливо прячу руки за спиной, сцепляя пальцы в замок.

Если она снова прикажет протянуть ладони, ей придется отрезать их кухонным ножом.

Глава вторая

У тех, что летают выше облаков, стальные тела и огонь внутри бронированных животов.

Мы называем их драконами, хоть эти твари не очень похожи на гравюры вымерших древних существ, некогда обитавших на ледяных просторах Севера.

Облегчение от избавления быстро проходит, когда я понимаю, что это лишь задержка перед бурей, потому что на порог Красного шипа явно пожаловал если не сам император, то один из его цепных псов-генералов. Возможно, кровожадному Трехглавому не понравилась моя дерзость и вместо того, чтобы довольствоваться одной костлявой еретичкой, он решил сожрать все нерадивое семейство.

Халларны не приходят просто так, чтобы пожелать благ и мирных снов.

Они несут огонь, разрушение и смерть.

Когда тяжелая ленивая поступь достигает порога, даже Старшая жрица опускает взгляд в пол, и замолкает вечно воющий в башнях и дымоходах западный ветер.

Я чувствую запах крови, отчаяния, и осевшие на голову проклятого убийцы стоны заживо сожженных, повешенных и обезглавленных. Он носит их гордо, словно корону.

Правая рука императора.

Потрошитель Тьёрд.

А тени за окнами – Сыновья резни, три десятка лучших вымуштрованных воинов, всюду следующих за своим генералом. Говорят, они умерли задолго до того, как родился этот мир, и что Тьёрд вырвал их из чрева Трехглавого, когда тот подавился собственным безобразным порождением и с проклятиями изрыгнул его обратно.

— Я проведу здесь ночь, - не глядя ни на кого конкретно, озвучивает свое решение Тьёрд. – Накорми моих воинов, кхет[1], пока они не обглодали твои кости.

Отчим иступлено поколачивает лбом пол, а моя сводная сестра, внезапно, словно Огненная птица восстает из пепла: она все еще на коленях, но уже расправила плечи и откровенно привлекает внимание попытками заговорить и выразить радушие на халларнском.

Боги, надеюсь, она делает много ошибок в словах.

Но генералу нет дела ни до кого из нас: они со Старшей жрицей явно играют в одну им понятную игру, сражаясь взглядами не на жизнь, а на смерть. Личные псы тирана-императора не балуют почтением никого, кроме своего воинственного бога и хозяйской руки. Что им какие-то жрицы с их жертвами, когда они мечами «жертвуют» Трехглавому куда более щедро и днем, и ночью.

— Разве верному воину императора не полагается быть на поле битвы? – первой разрушает напряженную тишину жрица. У нее бледные, как будто нарочно обескровленные губы и гневный взгляд.