Проклятие для Обреченного

Намара поворачивается к отцу. Ее всю трясет. Да и Геарат выглядит не лучше. Сейчас он похож на бледную болезненную жабу, которая в своей жадности проглотила большой камень и теперь страдает несварением желудка. Вот только жаба обязана улыбаться и делать вид, что камень – это самое вкусное, что она ела за всю свою жабью жизнь.

— Вы так неторопливы, – подгоняет их Тьёрд. – Я оторвал вас ото сна? Прошу прощения. Мне искренне жаль.

От такого «извинения» у меня живот скручивает ледяным узлом.

Руки Намары так сильно дрожат, что она даже не в состоянии развязать веревку на горловине мешка. С трудом, но с этой задачей справляется Геарат. Косясь на нового хозяина Красного шипа, запускает в мешок обе руки. Замирает, когда добирается до содержимого, что-то бубнит одними губами. И начинает путь обратно.

Я уже догадываюсь, что это за подарки. Вопрос лишь в том, кому они принадлежат.

Когда Геарат вытаскивает свой «улов», я в последнюю секунду успеваю закрыть рот двумя руками. Замуровываю его намертво, чтобы не проронить ни звука, ни лишнего вздоха.

Я знаю это лицо.

Я помню его очень хорошо.

Приветливое и добродушное в моем детстве, но жестокое и брезгливое в ту ночь, когда он с сыном пробрался в мою комнату. Кузнец, когда-то подаривший мне подкову на счастье. И какое счастье он принес мне позже, оставив умирать униженной и опозоренной в луже собственной крови.

Наверное, сейчас мне так же страшно, как и Намаре, которая тянется в мешок, чтобы достать причитающееся ей. Нет, во мне давно нет страха перед той ночью. Я давно перестала жалеть себя. И иногда мне даже кажется, что пройдет время – и я перестану видеть кошмарные сны.

Но все, что мне хочется сделать сейчас – броситься к Тьёрду и благодарить его за эти подарки.

Ведь на самом деле они именно для меня.

Чувствую, как по щекам бегут непрошенные слезы.

Я не понимаю, зачем человек, которому подчиняются не знающие поражения армии, который с легкостью управляется с огромным драконом, рисковал собственной жизнью, чтобы сделать то, что он сделал. Я видела, как генерал улетал один, и вижу, как он устал.

Возможно, мешок с головами передали ему где-то далеко отсюда, и на самом деле Тьёрд всего лишь его доставил?

Я чувствую собственную лихорадочную улыбку тонкой кожей ладоней.

Он сам сделал это. Нет ни единого сомнения. Как и мысли, зачем.

Мне не жаль ни кузнеца, ни его сына. Мне ничуть не жаль ни Геарата, ни мою дрожащую сестру, которая сейчас едва не падает в обморок. Я – жестокий и мстительный человек. Мне приятно знать, приятно видеть, что люди, причинившие мне боль, готовы упасть в обморок только потому, что держат в руках доказательство собственного преступления.

И мне, демоны его все задери, до щекотки приятно осознавать, что человек, совершивший возмездие, предназначен мне в мужья.

Даже если пройдет ночь и наступившее утро снова воскресит в моем сердце ненависть к нему.

Тьёрд поводит шеей из стороны в сторону, как будто испытывает боль, опирается на подлокотники и медленно поднимается. На его губах играет кривая усмешка, но в алых глазах – ни намека на радость или удовлетворение.

Я вообще едва ли хоть раз видела его радующимся чему либо.

— Вижу, мои подарки пришлись вам по сердцу, - говорит моим согнувшимся и трясущимся родственникам. – Кажется, эти люди для вас что-то значат. Чем-то для вас важны. Поэтому надеюсь видеть их головы в ваших комнатах каждый раз, когда мне станет угодно туда войти. Пусть они стоят на самом видном месте, а не то подумаю, что вы брезгуете моими подарками и участием.

— Благодарю, господин! – Спотыкаясь в словах, Геарат бухается на колени и тянется к руке генерала, но тот брезгливо одергивает ее. – На самом видном месте, господин!

Намара вообще неспособна говорить. Кажется, она и шага не в силах сделать.

— Свободны, - «милостиво» отмахивается от них Тьёрд.

Геарат еле-еле поднимается на трясущиеся ноги, хватает дочь за руку и тащит за собой. Моя сестрица похожа на тряпичную куклу – вот-вот разойдется по шву и вывернет наружу давно сгнившее нутро.

Тьёрд еще некоторое время стоит, глядя им в спины.

И только когда понимает, что его никто не видит, снова садится в кресло – на этот раз тяжело, со стоном боли сквозь зубы. Прижимает ладонь к груди, морщится, скалится как страдающий от смертельной раны зверь.

И я даже делаю шаг из темноты.

К нему.

Просто чтобы сказать слова благодарности.

Но помутнение быстро проходит, и я снова отступаю в тень.

Он не хотел, чтобы я видела это представления. Он не хотел для меня показательной мести. Не хотел передо мной показаться лучше или хуже, чем есть на самом деле. Я понимаю, что двигало этим человеком, когда он решил найти и наказать моих насильников – это урок для Геарата и Намары. Он без слов сказал им, что все знает. И что дотянется до любого, кто причинил вред его… его кому? Его жене?

Я проглатываю эту ложь.

Вред его имуществу и собственности – вот так будет в самый раз.