Проклятие двух Мадонн

– Очередная маленькая тайна? – Игорю хотелось прикоснуться и не хотелось уходить, пусть разговаривать в коридоре и неудобно, но если позволить ей отступить в комнату… сбежать.

– Д-да. – Глаза темнеют, медленно, будто наполняющий их дым разрастается, сгущается, свивается нитями. – Не смотри на меня так.

– Как «так»?

– Как ты сейчас… это неправильно, Игорь.

– Почему? – Ему нравилось смотреть, и дотрагиваться нравилось. Только она права, неправильно, и смотреть неправильно, и дотрагиваться он права не имеет. Но тогда хотя бы разговор. Не в коридоре, где несмотря на столь поздний – или ранний – час может кто-нибудь появиться.

На разговор Александра согласилась. И на место для него тоже. Почти капитуляция…

– Она улыбается. – Александра коснулась руки Скорбящей Мадонны, жест то ли хозяйский, то ли просто любопытствующий, Игорю он не понравился. Картины следовало убрать отсюда, отослать или вообще выставить на продажу, однако после оглашения завещания Игорь совершенно забыл про Мадонн. И вот теперь снова.

– Плачет и улыбается… ты когда-нибудь думал, о чем или о ком она плачет?

Никогда. Не хватало еще о картинах думать.

– В первый раз мне показалось, что ее слезы – это ложь, обман, притворство, что на самом деле она прячет за ними улыбку.

– А теперь? – В электрическом свете лицо Мадонны поражало неестественной бледностью, почти прозрачностью, а роза в руке выделялась ярким желтым пятном.

– Теперь? Не знаю. Плачет. Может, о себе? О том, что чего-то не сумела или не поняла… ошиблась где-то.

– Пить будешь? – Игорь достал бутылку.

– Коньяк? Без кокаина, надеюсь? – Александра слабо улыбнулась.

– Коньяк. Без кокаина.

Бокал в ее руке кажется непомерно большим, темный янтарь напитка слабо светится отраженным электрическим солнцем, и пальцы Александры тоже светятся. И нарисованные нимбы над головами обеих Мадонн. Повернуться к ним спиной, чтобы не видеть, чтобы не думать, чтобы вообще забыть об их незримом присутствии. Кажется, он все-таки заразился от Деда.

Нету больше Деда, зато есть Александра, случайный игрок, то ли жертва, то ли, наоборот, победитель. Мелькнула мысль, что она больше всех выгадала от этой нелепой коньячно-кокаиновой смерти, и подозрение…

Александра не знала о завещании. Никто не знал.

– Ты тоже считаешь, что убила я? – Холодный тон и озвученный вопрос, на который Игорь не знает, как ответить.

– Скажи, ты веришь, что я не знала о завещании? Просто не знала, и все? Я не просила, я даже подумать не могла, что он способен на такое, и… если совсем откровенно, не верю.

– Чему? – собственный голос приглушен, и чудится усталость. Никому нельзя показывать свою усталость, он не имеет права, мать надеется, и тетка тоже, и остальные. Даже белобрысая надеется, хотя и скрывает эту надежду за притворной настороженностью.

– Всему этому. Ну, понимаешь, я для него никто, случайный человек, эпизод… в последний раз он разговаривал со мной как… как с наемным работником. Отчета требовал. – Она нервно дернула плечом, будто отгоняя неприятное ощущение. – И я отчиталась, он имел право знать… он – наниматель, я – по найму. Примерно так. Исполнительных ценят, но не им завещают миллионные состояния.

– А он взял и завещал. – Коньяк в бокале оказался удивительно безвкусным.

– Взял и завещал. Такая вот странная прихоть… а завтра меня убьют, деньги вернутся к тебе, но при определенном везении и ловкости с твоей стороны убийца отправится за решетку. Он ведь на это рассчитывал, верно? Нет, конечно, ты можешь предотвратить преступление… если хватит благородства, только я в рыцарей не верю!

– А в деньги?

Синие глаза вновь клубятся дымом гнева, а волосы почти высохли, рассыпаются теплым золотом, пухом… почти нимбом. Но все равно не похожа на этих, нарисованно-равнодушных, замерших в вечной страсти, Александра живая, теплая… на шее нитью бьется пульс, а вокруг черных зрачков светлое, в белизну кольцо.

– В деньги – верю, – отвечает она. Улыбается. Эта улыбка неприятна, неуместна, притворна… стереть.

Он не хотел целовать ее… не хотел прикасаться, само как-то вышло. Некрасиво, подло, что по отношению к Деду, что по отношению к Ольге, быть может, оттого эта случайная, сдобренная коньяком и ночным покоем, любовь имела горький привкус боли.

Как горький шоколад… хотя есть ли смысл сравнивать.

Она не сопротивлялась, она точно ждала чего-то подобного и отвечала, принимала… делила горечь на двоих. Наверное, так правильно, но места для мыслей не осталось.

Ничего не осталось… пламенеющее сердце на ладони. Подарок? Или предупреждение?

К дьяволу Мадонн.