Проклятие Гунорбохора

Тоф являлся повязкой, символизирующей, в какой луне родился человек. Рожденные под луной Игнира носили красный тоф, под луной Алгора — желтый, Эльмера — синий. Шенну не нравилось это странное разделение людей. Но, изучая обычаи арнов, он понял, что это не так уж плохо. Оказалось, в Арнире принято привечать и поддерживать человека, родившегося с тобой в один месяц. Не поделиться с ним едой, не протянуть руку помощи считалось серьезным грехом, подрывавшим доброе имя и насылавшим на ослушника несчастья и гнев богов.

Впрочем, Шенн не понимал: отчего не помочь родившемуся под одной луной — грех, а под другой — нет? Разве можно бросить попавшего в беду человека? Разве боги могут находить такое правильным?

В ответ на такие вопросы Стирг улыбался и разъяснял: конечно, помогать надо всякому, попавшему в беду, несмотря на цвет его тофа. Это долг и обязанность не только служителей богов — но и всякого доброго человека. Но люди слабы и ленивы — и трудно требовать от них совершенства. Потому хорошо уже то, если они будут исполнять хотя бы эти несложные заповеди…

Стирг пришел утром. Шенн поднялся с постели — он почти не спал в эту ночь.

— Умойся, ученик, — неожиданно мягко проговорил мастер. — И приготовься. Сегодня особенный день.

И вот они вошли в храм. Рано утром людей в храме не было — лишь двое нищих спали в углу на куче тряпья. Еще один обычай Арнира: человек, не имевший дома, мог жить в любом из фагирдаров, в обмен на ночлег и еду выполняя несложную работу в храме и его садах.

— Подойди сюда, — Стирг встал подле огромного, на три локтя выше человека красного шара — символа луны Игнира. — Прикоснись к оку, очисти разум и говори с богом, как должно.

Как должно — это значило: в душе. Ибо слова могут быть лживы, мысли же не лгут, а Шенн знал, что боги слышат мысли так же легко, как люди — речь.

Он прислонился лбом и ладонями к камню. Попытался представить Игнира, младшего из богов, буйного, опасного, любителя огня и покровителя воинов… Шенн взывал к нему и просил ответить. Просил принять к себе и подать знак. Бог молчал.

Шенн оторвал ладони и вопросительно взглянул на учителя.

— Теперь подойди сюда, — Стирг указал на следующий, желтый шар Алгора. Шенн повиновался. — Молись.

— Мастер, а если…

— Молись! — жестко прервал наставник. — И чувствуй. Не размышляй!

Алгор был средним братом, старшим был Эльмер, но и их, и младшего Игнира в Арнире почитали одинаково. Несомненно, рожденные в луну Эльмера несравненно чаще поминали своего покровителя, но всякий арн помнил, что братья любят друг друга, и неуважение к одному обернется недовольством прочих.

Шенн молился. Через холодные ладони мысли проникли в каменное око Алгора, растворились в нем и ушли в душу бога. Алгор, повелитель ветров и стихий, неба, хаоса и зимы, слушал. Шенн взывал и ждал ответа. Бог молчал.

— Иди сюда.

Последний из братьев, великий Эльмер. Шенн протянул ладони к камню и тут же почувствовал что‑то. Какой‑то шум — словно ветер вдруг пронесся в голове. Молиться, молиться! Эльмер, подай мне знак твоей милости!

Почуяв странное покалывание в пальцах, Шенн обернулся. Стирг выжидающе смотрел. Ученик перевел взгляд на око Эльмера, попытался отнять руки… и не смог!

Мастер шагнул к юноше, торжественно поднимая руки.

— Это знак! — сказал он, преклоняя голову. Шенн с ужасом смотрел на прилипшие к полированному камню ладони. В голове были хаос и страх.

— Успокойся, — сказал Стирг. — И благодари. Алгор принял тебя. Ты — его сын, он — твой покровитель. Отныне и навсегда.

Шенн вздохнул, шепча слова благодарности, и око отпустило его.

Судя по лицу Стирга, мастера произошедшее не удивило, Шенн же пребывал в прострации, и не помнил, как вернулся в свою комнату. Долгие годы он верил в бога Леса, пока сам не осмелился ударить его ножом, борясь за свою жизнь и жизнь Далмиры. Он ранил бога и победил его, и с тех пор в душе поселилась пустота… Но теперь он чувствовал спокойствие и уверенность. Могучая и незримая сила стояла за его спиной. Никто из смертных не мог противостоять ей, а если так, то больше нечего и некого бояться! Это открытие будоражило и пьянило, кружило голову и заставляло думать. Много думать.

— Быть может, испытание отложить?

Шенн поднял голову:

— Нет. Я готов! Теперь я стал еще сильнее.

Ночью город был иным. Жар и суету долгого дня сменила тихая, покойная и прохладная темнота. Умолкли крикливые торговки, не слышался грохот и скрип катящихся по плитам повозок и шаги людей. Ринересс погружался в сон.

Но шорох одежд фагиров казался Шенну громче топота крогов. Он и группа фагиров приближались к храму через узкий, умело замаскированный деревьями и кустарником, коридор. Посторонние вряд ли обнаружили бы этот проход. Шенн и несколько сопровождавших неофита служителей остановились у покрытой барельефами стены. Шенн не успел удивиться, что тропка привела к глухой стене, как вдруг ее разрезала трещина, открывавшая узкий темный проход.

— У тебя есть время до рассвета, сказали за спиной.