Проклятие Ильича

— Ты, сенсей, пореже шпрехай, — попросил волшебника Левин. — Не понял ничего. Давай рассказывай, как верёвку проклясть и стену развалить. Ну и, чего уж в жизни не бывает, как костёр проклясть, чтобы он не горел.

Дед сивобородый колпак скинул и зло уставился на неофита. Да как скажет речугу. Как скажет. Ничего не изменилось. И без колпака ту же ахинею Лукомор тарабанил. Слова понятны — а смысла в них нет.

— Уважаемый, а другого сенсея прислать можно? Непонятно ты поёшь, может, друга позовёшь, ты слова тут издаёшь, и не хрена же не поймёшь. О! Стихи. Амфибрахий, наверное.

— Дактиль, — рыкнул на Левина волшебник.

— Хорошо, я не филолог, даже не поэт. Спорить не буду. Только говори медленно и разборчиво. От этого заклинания жизнь моя зависит.

Лукомор вздохнул тяжко и пальцем у виска покрутил.

— Дебил ты, колдун. Всё, вставать пора. Понаберут по объявлению. Колдун, вставай. Вставай колдун, сейчас священник придёт…

Фоня тряс Ильича за плечо, оно уже терпимо болело

— Колдун вставай, сейсяс свясенник плидет. Тебя и Елкина исповедовать. Плавду ему всю говоли. Он глехи отпустит. Вдлуг соззут всезе тебя. Не смозезь костел плоклясть. Только велёвку обязательно плокляни. Елкин холосый.

— Встаю, хватит трясти.

Бабах.

Дверь словно от пинка распахнулась.

Событие десятое

1. Победа невозможна.

2. Ничья невозможна.

3. Даже выход из игры невозможен.

Теорема Гинзберга

Поп был мелкий и юркий. Раз — и уже в дамках, стоит напротив Владимира Ильича и яркими голубыми глазами на него вылупляется. На попа слабо походил вообще-то товарищ. Ну, там пузо быть должно, борода окладистая, ряса коричневая или чёрная. Ещё попу положена шапка цилиндрическая с курицей на тулье. Не силен был Левин в иерархии и прочих платьях церковной интеллигенции. Именно интеллигенции — они же все там с высшим образованием. Нет, не силён. Да и ладно.

Этот не обладал ни одной перечисленной деталью. Бородёнка была рыже-блондинистая, куцая и раздвоенная, как у двух козлов сразу. Пуза не было. Даже животика не было. Никакого уважения к такому архиерею. Ещё и сутана — цвету она была серого и с грязными разводами по подолу. И на голове так совсем безобразие. Там был берет. Серый застиранный и потерявший форму берет. Где цилиндрический клобук с золотым крестом и где серый потерявший форму берет? Не хотелось при виде монася вставать на колени, целовать перстень и просить благословить. Как это недоразумение может кого благословить⁈

— Чего сидишь, кайся быстрее!

Оба на — гевюр цузамен. Лихое начало. Ладно. Сам напросился.

— Грешен батюшка, матушку твою в пруду прямо несколько раз пёр в задние ворота.

— Ик!

Ну вот, пошло дело.

— Ещё и такой грех мне отпусти, святой отец. Я наколдовал, что если меня сожгут, то сто священников загнутся через неделю от поносной хвори. Знаю, погорячился, но больно вы меня разозлили, вот проклятье и наложил.

— Ик!

Что, не этого ожидал, голубоглазый ты наш?

— Ещё хочу покаяться. Не остановился я на проклятии своём и весь твой род до седьмого колена проклял. Все сгинут от дристанки.

— Ик!

Не выучил других слов.

— И последнее прегрешение мне отпустите, святой отец. Я княгиню нашу давно как-то опоил зельем сонным и надругался над ней, и теперь сын у неё тоже колдун, и весь свой дар я посмертно ему передам. Самым сильным колдуном будет и всех монасей изведёт, и князя, и мать свою, и братьев с сёстрами. Человечиной будет питаться. А если ты нарушишь тайну исповеди, то тебя он первым сожрёт.

Левин приложил руки туда и сюда, как Фоня, и грозно взглянул на такого юркого пять минут назад священника. Того перекосило, и сейчас он завалится тут в падучей.

— Отпускай грехи, святой отец. Живо. А то из ада тебя доставать буду. Оттуда сподручней. Из рая-то сложно, там ангелы помешать могут. Этот, как его, во! — Архангел Иегудиил. Мать его — царица небесная.

— Ик! А-ааа!

И серого не стало.

Народ озадаченно повернул головы к двери, а потом к колдуну.

— А чё? Всю правду, как на духу. А, ну точно — и так на духу, — пожал плечами Владимир Ильич.

— Колдун! Чего монах убежал? Чего орал? — свесилась с нар сиреневоглазая голова Еркима.

— Покаялся я ему в грехах. Не вынесла душа его. Столько негатива сразу.

— Чего «гатива»? — Еркин спрыгнул с нар.

— Отмаливать мои грехи побежал.

Владимир Ильич тоже с нар встал и выглянул в коридор. Там пусто было.

— Ты это брось, колдун, — подошёл к нему Робин Гуд местный и тоже в коридор заглянул.

— Чего теряемся-то? Пошли.

Еть-колотить! Пошли. По коридору нормально, потом дверь открыли — там тамбур. Тоже вполне себе ничего. Пуст пустёшинек. Толкнул Левин следующую дверь, а там с копьями наперевес два десятка нечёсаных блондинов. Увидели их в дверном проёме, и нет, чтобы бежать броситься — ну, по закону жанра. Должен же он освободиться и в магическую Академию инкогнито поступить! Хрена с два. Эти не читавшие про попаданцев книги блондины повернулись, пики свои, жёлтым металлом поблёскивающие, направили в сторону двери открывшейся и стали кольцо сжимать.