Проклятие Индигирки

Они проскочили поселок. Тамара прильнула к двойному стеклу, но, кроме черно-белых построек, неухоженных дворов, светящихся окон и дымов, столбами уходивших в черное небо, ничего не рассмотрела.

До карьера было километров семнадцать. Дорога виляла вдоль сопок, повторяла изгибы старого русла Большого Богучана. Из-под снега торчали пожухлые прутики и травинки, а сам снег покрывали росчерки заячьих следов. Из-под машины вылетели две переполошенные куропатки. Сделав полукруг, растаяли в темноте.

Карьер «Первомайский» вел работы на Малом Богучане. В его устье, при впадении в Большой Богучан, в конце шестидесятых одним махом был построен горняцкий поселок, заметно отличавшийся удобствами и аккуратностью. Поселок должен был внушать оптимизм и тщеславную уверенность, что с барачным прошлым покончено и жизнь в тайге отныне будет протекать как везде.

В долине Малого Богучана лежало около тридцати тонн разведанного золота, но россыпь была бедна по среднему содержанию, для добычи требовалось перелопатить чертову прорву горной массы. Здесь впервые в экстремальных климатических условиях применили новую круглогодичную транспортную схему вскрыши торфов. Знакомиться с опытом понаехали специалисты из «Союз-золото» и Минцветмета, созвав в богучанскую глухомань кучу люда со всей страны. «Первомайский» гремел. Он был реальным воплощением новой политики – отрабатывать бедные россыпи, что означало брать золото подчистую.

Никогда в этих широтах добыча не выглядела столь могучей, технически оснащенной. И, глядя на эту силу и мощь, невозможно было представить рядом с карьерными самосвалами, бульдозерами с двухэтажный дом, экскаваторами в два дома, унылую вереницу немощных людей, толкающих по дощатым настилам деревянные тачки, с которых когда-то и началось освоение Золотой Реки.

Три красно-желтых экскаватора петелинской бригады расположились в забое вытянутым треугольником. Пятикубовые ковши, словно промороженные носы, обреченно уткнулись в землю. Над полигоном висела тишина, а по котловине плавали клочья белесого тумана. Сквозь него тускло светили лампочки в плоских, как канотье, отражателях, развешанных по периметру на лесинах, связанных в пирамидки.

Бригаде «светил» актированный день, но экскаваторщики на всякий случай были при агрегатах – присмотреть, а, не ровен час, потеплеет, поковыряться в забое, для порядка. Но мороз отступать не собирался, и шестеро мужиков – машинисты и помощники – маялись бездельем и сумеречным состоянием душ после новогоднего гуляния. В жарких кабинах собрались по трое. В одной помощники резались в «дурака», в другой – машинисты, размявшись по паре стопок и переживая просыпающийся вкус к жизни, окончательно утверждались во мнении, что, пожалуй, работы сегодня не будет, да и начальство на полигон не сунется, сами небось обед соображают.

Каждый «имел с собой» – жены знали, что не утерпят мужики, без дела сидючи. За разговорами из авосек извлекались куски оленины, соленый ленок, обвалянное в чесночке сальце, грибочки в листьях ароматнейшей северной смородины. На улице, прямо на гусеницах, поджидала пара торпедообразных чиров для строганины, рядом – бутылки загустевшей водки.

С Петелиным в кабине находился Тимофей Тетюшкин по прозвищу ТТ – долговязый мужик лет тридцати пяти, постоянно пригибающий косматую голову, будто стесняясь своего роста. Его длинные обезьяньи руки заканчивались громадными кистями. Кулак ТТ походил на боксерскую перчатку. Тимофей терпеть не мог парикмахерских и стриг себя сам портняжными ножницами, поскольку в кольца обыкновенных пальцы не пролезали. Он отрезал торчащие в разные стороны русые патлы, натягивал на макушку шапку, мелкую не по размеру, и, когда волосы больше не мешали ей торчать на макушке, закрывал салон. Мужики порывались подстричь Тимофея, со стороны все же сподручней, но безуспешно.

Третьим был Василий Пасько, прозванный за флотскую службу Боцманом. Как все бывшие флотские, Василий обожал хохмы из матросской жизни и не признавал иного нательного белья кроме тельняшки, которая всегда полосатилась на груди в прорези распахнутой рубахи. Он где-то добывал их, когда ездил в отпуск, и, случалось, после стирки жена вывешивала сушиться сразу пять-шесть тельняшек. «Где морячков своих прячешь? – смеялись соседки. – Покажи, может, стирки меньше будет!»

Как-то Боцмана – самого старшего – директор уговаривал встать на бригаду, но тот, вздохнув с видом переживающего человека, сообщил, что собрался уезжать на материк. Прошло месяца три, директор поинтересовался об отъезде. «Передумал», – развел тот руками, не моргнув глазом. «Все шутишь, гляди, дошутишься», – недовольно пробурчал директор. «Да ладно, Степаныч, – примирительно пророкотал Боцман, – бригадир без пыла что моряк без мыла. Из меня пыл весь вышел, а Петля тебя прославит».

– Тимох, колись, прицеливаешься нынче к миллиону? – Боцман деловито достал большой охотничий кинжал, пощупал пальцем лезвие.

– На хрена он мне сдался, хай бригадир маячит, – отозвался ТТ. – Ну, грохнем мы по мильёну, а нам план навесят по самое не балуй.