Проклятие Индигирки

«Все это глупости, – подумал он, – будто высокие широты начинаются с семьдесят первой параллели – они пролегают повсюду. Вопрос: где останавливаешься ты сам? Или останавливают тебя?»

Его жизнь теряла смысл, и быстрота, с которой этот смысл, казавшийся незыблемым и прочным, истончался, улетучивался, как крик гусиной стаи над головой, наводила на безрадостные мысли. Два дня назад министр согласился на его увольнение, и он, директор этой строящейся махины, царь и бог на земле для многотысячной человеческой массы, больше не управлял ее круглосуточным движением.

Редко он чувствовал себя таким одиноким. Ему даже некого было обвинить в предательстве. Он, одинокий шатун, вломился в чужую берлогу и стал учить жить ее обитателей. Впереди него летела слава строителя уникального рудного комплекса, он возомнил себя победителем, которого не судят, а его прогнали в Заполярье.

Здесь не было единомышленников, кого он долго и тщательно подбирал, растил, вскармливал надеждой. Он обманул близких соратников и остался один, ревнивым, непрощающим оком отмечая теперь тех, кто видел в нем угрозу покушения на тихую, благополучную жизнь, кто если не противился открыто, то и не помогал, ожидая краха варяга. Понимал цену и тех, «себе на уме», кто заискивал перед ним с видом верных сподвижников. Он ощущал себя идущим наперекор всем воином. Ему даже льстил этот образ одинокого борца, и он недооценил принудительной силы той реальности, которая давила на него, приложив к ней прежние мерки.

Привыкший брать на себя ответственность, не распространяя ее при неудаче на помощников, он пошел напролом, надеясь на понимание тех, кто знает драматические противоречия жизни и движение к поставленной цели. Готовый рисковать, как много лет назад, нахально явившись в высокий тихий кабинет, на вопрос хозяина, понимает ли он меру личной ответственности, ответить: «Да, понимаю».

Он спешил, ломая голову над двуединой задачей: как начать добывать руду и продолжать мыть россыпи, понимая, что ему не позволят снизить добычу даже со скидкой на строительство, требовавшее тысяч рабочих, которых он не мог поселить в палатки? Нужна была свобода для маневра – строить и давать олово, получить эту свободу махом. А он, как телок на привязи, щипал травку вокруг колышка. И отдал строительный подряд артели, рассчитывая на цинизм, с которым в отрасли закрывали глаза на отвлечение старателей на прокладку линий электропередачи, дорог, строительство, используя бесконтрольный труд – двенадцать через двенадцать. Но тут не прошло. И хотя разом возник поселок шахтостроителей, а с материка потянулись нужные кадры, на него уже сыпались обвинения в авантюризме. Клешнин же, не обращая внимания на гвалт за спиной, бросил старателей на второй поселок – Сохатиный, на богатейшую россыпь, которая должна была спасти добычу и закрыть неперспективные участки. Сам выезжал на трассу, перекрывал машиной зимник, останавливал тягачи с лесом и директорской волей отправлял их на Сохатиный.

Его открыто называли грабителем с большой дороги, «генеральный» рвал и метал, все катилось к развязке, не спас его и чудо-поселок, выросший меньше чем за год в живописном лесу. Квартиры в домах были, как везде, привлекая людей удобствами и теплом. Маневр стал возможен: он получал сырьевую гарантию на добычу металла и развязывал руки на строительстве.

Клешнин бросил на стол карандаш, поднял телефонную трубку, отвечая на звонок.

– Ты поосторожней, Андрей, – сказал ему верный приятель из обкома. – «Генерал» бьет копытом. Ты его знаешь, не зарывайся.

– Поздно, – тихо ответил Клешнин, вслушиваясь в далекие шумы эфира. – Боги отвернулись от изгоя. – Он слегка улыбнулся. – Помнишь, как мы говорили: скажи мне, кто твой враг, и я скажу, кто ты?

Он положил трубку, зная, что вычеркнут из списков. Без волнения, почти умиротворенно подумал о закономерностях своей жизни, вспоминая, как тайно строили завод панелей в Городке. Завод исправно выпускал панели, в дома селились люди, а легализовать предприятие, получать материалы и оборудование, платить легальную зарплату оказалось куда труднее.

Спроси у него, ради чего риск, он не нашел бы другого ответа, кроме простого и очевидного – быстро строить удобное жилье. Его не интересовали награды и деньги. Какие награды, если, в лучшем случае, его могли выгнать с работы, а в худшем… Тогда ради чего? Самоутверждения, гордыни, азарта жизни, ради идеи, которая вызрела и ты знаешь, что она верна?

Круг замкнулся. Его новым фантомом стал Сохатиный – вместе со школой, больницей, библиотекой, отдельными квартирами, ванными, горячей водой… В нем есть все для жизни, но нет почтового адреса. Не отыскать на карте поселок-призрак, стоит он, притаившись среди деревьев, как крайняя точка Клешнина в высоких широтах – он есть, но его нет.

Самолет уже летел над кронами черных деревьев, пронесся над руслом Иргичена, и под колесами зашуршала взлетная полоса, упирающаяся в сопку. Взревели тормоза. «Как они тут садятся, – подумал Перелыгин. – Чуть промахнулся – и там».