Проклятие Индигирки

Данила запер палатку на замок и пошел за лошадью. Пожилой зэк, крестьянин, вывел из сарая закрепленную за Вольским кобылу, ласково похлопал ее по шее, передал поводья. Усевшись в седле, Данила тихим шагом выехал за промзону, махнув рукой часовому у ворот.

«Надо послушать Михаила, – подумал Данила, – поеду на разведку россыпей, заодно с Вертипорохом повидаюсь».

Быстро темнело, деревья сливались в однообразную серую массу, в которой можно было различить лишь те, что стояли у самой дороги.

Он настороженно всматривался по сторонам. Чувствуя убыстрившиеся удары сердца, расстегнул кобуру и положил ладонь на рукоять револьвера, помня наставления начальника особого отдела не скакать сломя голову по лесным дорогам: легко налететь на положенную поперек лесину, натянутую проволоку или веревку.

Вот-вот должны были показаться огоньки прииска. Лошади передалось его нетерпение, она пошла резвее и сразу же наткнулась на что-то в темноте, заржав от боли и припав на передние ноги. От неожиданности Данила не удержался в седле, полетел вперед: не выпуская из левой руки поводьев, другой схватившись за лошадиную шею.

Боковым зрением он увидел мелькнувшую из-за деревьев тень, еще не соображая, чья она, откуда и почему здесь, что ему с ней делать. Но в ту секунду, когда тень оказалась рядом, лошадь дернула в сторону, больно рванув за левую руку, протащив несколько метров по земле. Его пальцы по-прежнему сжимали поводья, что и спасло ему жизнь: он буквально выскользнул из-под опустившегося на него ножа. Удар пришелся вскользь, глубоко и длинно поранив ногу. Но Данила еще не почувствовал этой новой боли. Лошадь тащила его по земле, и он, сильно ударившись спиной о камень или выступающий из земли корень, разжал наконец пальцы, освободив поводья.

Только когда он оказался в нескольких метрах от нападавшего, у него появилось необходимое мгновение, чтобы понять правильно все то, что до обыкновенного, специально не тренированного человека не доходит сразу, мешая отразить неожиданное нападение. Короткая передышка его и спасла. «Не случайность!» – пронеслось в голове, и в наступившей ясности рука сама метнулась к животу, рукоять револьвера с готовностью уперлась в ладонь. Он не думал, что случится в следующую секунду, но в последний миг, будто вспышка молнии, его пронзило острое чувство одинокой зловещей радости, предощущающей исход этой схватки. Он не хотел останавливать ее, приготовившись к встрече плохо различимого в темноте человека. Ему даже хотелось заманить его, заставить напасть. И когда тень бесшумно двинулась навстречу, он за все сразу – за подлость, за свой страх и безумное напряжение, за одиночество, за далекую войну, за всех не убитых им фашистов – выбросив вперед руку, дважды нажал спуск. Мягкая неподатливая тяжесть рухнула на его ноги, и он ощутил резкую боль в бедре – там, где штанина была пропитана теплой липкой кровью.

Данила лежал, прислушиваясь, ни один шорох не нарушал застывшую вокруг тишину. Он пошевелил здоровой ногой, ожидая ответного движения человека, придавившего его к земле, но не услышал даже легкого стона и брезгливо оттолкнул сапогом безжизненное тело, чувствуя острую боль. Боль отвлекла, остановила готовую взорваться тошноту. Он сел, пытаясь рассмотреть рану. Разрез шел почти от паха и сильно кровил. Данила выдернул из штанов узкий кожаный ремень, но рана начиналась слишком высоко, и ремень ложился на распоротую плоть. «Плевать», – подумал Данила и, подсунув носовой платок под ремень, затянул этот импровизированный жгут, морщась от боли.

Оглянувшись, он поискал в темноте глазами лошадь, тихонько свистнул. Как бы в ответ послышался далекий стук копыт. Он удивился, приложил ухо к земле. Сомнений не было: кто-то скакал по дороге. Вскоре ему почудилось, или на самом деле, между деревьев мелькнул свет. Помогая руками, стараясь не сгибать порезанную ногу, он отполз с дороги, нащупал спиной дерево и, опершись на него, стал ждать, держа револьвер наготове.

Через несколько минут на дороге замелькали огоньки фонариков. Подъехали два всадника с автоматами. Один спешился, посветил. Данила больше не сомневался: это были бойцы охраны – он чуть-чуть не доехал до прииска.

– Ребята! – позвал он из темноты. – Я – Вольский, геолог, не стреляйте.

Ему казалось, он говорит очень громко, но Данила едва расслышал собственный голос.

Комиссию возглавил сам начальник геологического управления.

Цесаревский приехал в мрачном настроении. Битве под Сталинградом не было видно ни конца, ни края. Против воли им овладело внутреннее ожесточение – он по делу и без дела придирался к подчиненным, будто они имели отношение к неудачам на фронте. Это неожиданное и противоестественное для него состояние злило твердого и сдержанного Цесаревского еще больше.

По пути комиссия побывала на прииске, где он раздосадованно наблюдал безобразную организацию дела. Он не искал злого умысла, хотя именно в этом и обвинял начальника прииска, распекая за выгрузку торфов на балансовые запасы.